Отрывки из бесед - [2]

Не отличить целинной суши от той, что отдана под зданья, —

видней становится зато рисунок мирозданья:

калейдоскопное, случайное собрание

кругов, квадратов и спиралей,

крестов, овалов и диагоналей…

Как если б мир застыл, — забыл, что есть ещё движение,

и загляделся на себя с глупейшим выражением.

(Так женщина, не видевшая зеркала с девичьих лет,

молчит, дорвавшись до него: не верит собственному зренью.)

Но это хорошо, поскольку счастье есть забвенье.

Точнее, памяти оно — непререкаемое тленье.

Ещё: блаженство — это верность, а не простое «непредать».

Добро не есть «незло»; и если надо передать

в словах значенье «жить», то мало слов «не умирать».

Ещё: блаженство есть не просто чудное мгновение,

а устраненье вечных мук его непостижения.

Исчезновенье памяти. Её освобождение

от всех мгновений (чудных и нечудных). Превращение

в прохладное, прозрачное дыханье-дуновение…

Часть вторая

Устала услаждать Тебя. Хореи эти, ямбы

фальшивы, ибо речь нелицемерна.

«Под музыку, — сказали мне, — поются дифирамбы,

а в рифму не бранятся!» Это верно.

Но не для музыки я так, — для нагнетания

внутри себя иного состояния…

«Поэзия… Разгул… Предел…»

Ты где? Вот, сядь на стул: Тебе

не будет музыки! Отныне «всё и вся» —

не «Ты», а «я».

Хоть ненадушен Ты и малодушен, —

поближе уши! И не только слушать, —

записывать теперь изволь

в тетрадь слова для тех, кого пугает

лишь свет дневной, кто обретает

через уход существованье там,

где лишь сплошные «нет» и цифры «ноль»,

а если «ноль» — цена, её не платят.

Я говорю о царстве огненных печатей.

Отсутствие. Ничто. Ничто опять.

Движенья избеги. Но медленно, в покое.

Что сделано — раз-сделано, пора понять.

Ещё: не слушай тех, кто называть

спешит примкнувшего к Ничто «изгоем».

Ещё: беседу двух людей —

о чём бы ни была — терпеть трудней,

чем тысячеголосый гвалт. При ней,

беседе, не уйти от боли,

возникшей из-за прищемленья воли

меж «ты» и «я»: «два» есть надрез без шва

на теле «мы». Подай скорей

скоросшиватель для гвоздей,

пригодных при распятии. Не смей

Твоих выбылтывать идей:

заткни их в задницы блядей.

Среди людей в любые дни

я значусь как число «13».

Но ни к чему и мне они —

я бы смогла ни с кем не знаться.

Подай мне посему и сон,

а также кофе с молоком.

Несладкий, чтоб не разоряться.

Из снов подай мне только беспредметные.

Свет убивает знания запретные.

С рассветом вседоступным начинаются забеги

крысиные, где победивших не было вовеки.

Ещё: сильнейшему из криков раздаться не случилось.

Желаннейшее из желаний — то, что не осуществилось.

В морях беспечности и смеха лежат течения из слёз.

Во всём таится всё — и в этом лежит секрет метаморфоз.

Не уходи в глубины «я» — пусть, так сказать, глубины

пробулькаются сами пузырями из трясины.

Ещё: на всё, что «есть», мне было наплевать.

Люблю я только то, что «будет» никогда опять.

Вообрази ещё такое:

мой голос всех лишит покоя,

поскольку острое, нагое,

стрелой вонзится слово в пуп.

И даже стрелки виновато

на всех смешались циферблатах.

В часовщики идти мне надо:

мои глаза — как пара луп.

Нет, мне не быть кудрявой Музой

с глазами вязкими медузы,

и никакие в мире узы

лишить меня моих скорлуп

не в состояньи. «Одиноко» —

точнейшее из слов; ни слога

в него не втиснешь — равнобоко

оно и равнооко. С губ

моих теперь слетают фразы

из прочих слов — и в пересказе

они гласят, что Ты мне люб.

Вообрази ещё бессвязный сон:

отрывок женской почему-то речи,

произнесённой на немецком языке,

отрывок лишь, как шпиль, и только он,

готической постройки вдалеке, —

слова, что сон есть потеснившаяся боль.

Что б это значило? Тем паче — на наречьи,

где смысл не вяжется с звучанием: «яволь»,

к примеру, значит «хорошо», а не «уволь».

Поскольку я немецкий знаю плохо, роль

в хозяйстве важную играет он моём:

чем меньше нам язык знаком,

тем проще не кривить душой на нём.

А по-немецки что ни слово — то в спину нож; автомобиль,

влетевший — тоже сзади — в твой на скорости 120 миль…

Бессвязный сон. Сухие губы. За ними — брешь и желтизна.

Над ними — дождь арийский. Грубый. И произносит «Да!» она.

Но по-немецки. Затопила это «Да!» вода.

Смутила глаз её прозрачность, размыла их небесный цвет,

тот самый, что сама разлила, окрасив им весь белый свет, —

и повторила отраженьем всего и вся (сказал Платон)

очей первоначальных краски размытой каждый полутон.

Теперь — о тёмном глазе. Тёмный

хранит и отвергает Слово.

Того хранит и отвергает, Кто именем не именован.

Хранит и отвергает мир, хранит и отвергает снова.

Он — «Нет» всегда тому, что «Да».

«Нет» — вот его первооснова.

Ещё задача вот какая

Тебе: понять кто я такая.

Понять что это значит — «я»…

Сперва впиши в тетрадь меня,

а после вычеркни. Произнеси негромко

что вычеркнул. Негромко, ибо эхом

вернётся громкий звук. Помеха

всему, что есть, запомни, — повторение.

Оно есть грех, не знающий прощения.

Помимо существительных, любые части речи

не забывай вычеркивать при составленьи речи.

И меньше этих существительных имён!

Я знала одного поэта. Он

кретином сущим был — он заносил

в тетрадь любую существительную ахинею,

и, никогда не расставаясь с нею,

с тетрадью, раскрывал её при встрече и глаголил:

«Америка! Оплот! Свобода! Вечность! Воля!»

и прочее. Когда не стало сил,

я попросила пояснить. Он пояснил —