Отряды в степи - [17]

«За хлеб не расстреливают», — твердо верил Сорокин, добрая душа, никогда никому не причинивший зла.

На окраине станицы озверелые белогвардейцы уже врывались в хаты, разыскивая красных партизан, когда Сорокин с резным деревянным блюдом, на котором стояла деревянная же солонка, и вышитым полотенцем был прикрыт хлеб, спокойно и степенно, окруженный пожилыми станичниками, которых он сумел увлечь за собой, шел посередине улицы, не страшась выстрелов, с открытой головой, его густые волосы трепал ветер.

Сорокин встретился с подъезжавшим на сытом коне генералом уже за станицей. Гнилорыбов осадил коня, спросил:

— Эт-то что за манифестация?

Сорокин, держа на вытянутых руках блюдо, заговорил, но ветер относил его проникновенную речь.

— Я спрашиваю: эт-то что за ма-ни-фес-та-ци-я? — нетерпеливо повторил генерал, поежившись от холода и морща мясистое лицо.

— Самая злая сила, сам председатель ревкома Сорокин, ваше превосходительство, — подсказал кто-то у него за спиной.

— Председатель чего? Ревкома? — повторил генерал. И отрывисто бросил: — Всю эту делегацию расстрелять…

— Ваше превосходительство… — закричал Сорокин.

Но солдат с зверским лицом выбил у него из рук блюдо, хлеб покатился по мерзлой земле. Другой ударил его по лицу, остальные окружили станичников, их было одиннадцать.

Уже за спиной не взглянувшего на них Гнилорыбова раздалась беспорядочная стрельба. Расстрелянных оставили лежать тут же, в застывшей степи, и, обходя их, тяжело всхрапывая, шли белогвардейские кони.

Приказ генерала о расстреле встретивших его хлебом-солью станичников подал сигнал к бесчинствам. За все время своего существования Платовская не видела столько горя и ужасов. Людей вытаскивали из хат, убивали во дворах и на улице, под своими же окнами. За что? За то, что они всю жизнь маялись, бедствовали, а потом осмелились забрать землю, отобранную у богатеев. За землю люди расплачивались жизнью…

Генерал, въехав на станичную площадь, ткнул пальцем в вывеску «Революционный комитет станицы Платовской»:

— Эт-то что такое? Немедленно снять! Кто осмелился?

Пока несколько солдат забирались на крышу, успевшие вернуться атаман Аливинов, коннозаводчики Ункинов и Сарсинов и бывший писарь станичного правления подбежали к генералу, наперебой закричали:

— Долгополов и Лобиков!

— Где они? — спросил генерал.

— Захватили их, ваше превосходительство!

— Подать их сюда!

Долгополова и Лобикова вытолкнули на площадь, окровавленных и ободранных. Подталкивая, подвели к генералу. Он надвинулся на них храпевшим конем.

— Ты осмелился? — показал он Долгополову на вывеску, которую удалось наконец солдатам сбросить на землю.

Долгополов мужественно ответил:

— Я!

— И я, — сказал Лобиков. Разбитый глаз его заплыл.

Генерал смотрел на них тяжелым взглядом, что-то обдумывая.

— Вот что, — сказал он своему адъютанту, словно обрубая слова, — их обоих связать. Обложить соломой. Облить керосином. Ну и пусть себе жарятся…

— Разрешите, ваше превосходительство, составил я списочек… — угодливо подскочил писарь.

— Что за список? — спросил генерал.

— У кого мужья в красных…

— Распорядитесь! — приказал генерал адъютанту.

Тот подхватил бумажку.

А тем временем на площадь уже тащили солому, банку с керосином. Долгополова и Лобикова связали — спиною к спине. Долгополов крепко сжал руку Лобикову:

— Держись, дружок…

Солдаты торопливо обложили осужденных на смерть соломой до пояса. Один из них, с багровым шрамом через лицо, плеснул керосином. Кто-то чиркнул спичку, ее задуло. Тогда чиркнули сразу несколько спичек, поднесли к соломе. Желтое пламя охватило несчастных. Из костра донеслось:

— Попомни, царская шкура, всех не уничтожишь! Тебя самого повесят, изверг!

Мясистое лицо Гнилорыбова исказилось. Может быть, этот крик из огня показался ему предзнаменованием? (Генерал был весьма суеверен.) Он резко дернул поводья, повернул коня и поскакал, расталкивая солдат, из станицы.

Под покровом темноты добрались до хутора Козюрина люди, почти полоумные от пережитого. Сбивчиво рассказывали обо всем, что им довелось увидеть. Аливинов мстил за свое недавнее поражение. Он водил по хуторам озверевших солдат. Под его руководством отряды рыскали в степи, вылавливали и пригоняли в станицу бежавших станичников. Схватили Михаила Ивановича Буденного и Корнея Михайловича Новикова, избили, повели в Куцую Балку. На глазах Корнея Михайловича расстреливали его одностаничников. Коннозаводчик Ункинов кричал:

— Смотри, хам, как твои партизаны получают землю! По три аршина на брата.

Потом Ункинов выстрелил Новикову из нагана в лицо. Человек, который за всю свою жизнь мухи не обидел, упал на землю.

— А ну, приколоть его! — скомандовал коннозаводчик.

И Корнея Новикова прикололи штыком.

В те страшные часы белогвардейцы расстреляли триста шестьдесят пять стариков, женщин и детей. Двух членов ревкома белые сожгли живьем…

Михаилу Ивановичу удалось убежать — знакомый конвоир отпустил, но его снова схватили. Теперь он сидел под стражей.

Партизанских жен расстреливали на глазах у детей. Уцелевшие женщины скрывались в погребах, колодцах, навозных кучах.

По всей улице лежали мертвецы. В правлении и в казарме, за ним расположенной, томились, ожидая расстрела, захваченные.