Отрезанный - [52]

В рекламном проспекте какого-нибудь маклера это наверняка произвело бы большое впечатление, однако в действительности все здесь выглядело унылым и мрачным. Причина такого ощущения крылась, в частности, в отсутствии какой-либо мебели и картин на голых стенах с выцветшими и запачканными обоями.

– Я же говорил, что здесь больше никто не живет, – снова начал настаивать Ингольф.

– Тогда кто производит весь этот шум? И откуда тепло? Задав такие вопросы, Херцфельд указал рукой в левую сторону и тоном, не допускающим возражений, произнес:

– Ждите меня здесь! Вы поняли?

В ответ Ингольф кивнул, протер очки и тотчас водрузил их себе на нос. Однако их стекла немедленно запотели снова.

Шум, казалось, доносился слева, и Херцфельд направился в ту сторону. Узкий и мрачный проход напоминал коридор дешевого отеля, вдоль которого на равном расстоянии друг от друга располагались небольшие номера. Все двери оказались запертыми. Причем, чем дальше продвигался профессор, тем громче казался шум.

И становилось теплее!

Наконец Пауль наткнулся на открытую дверь и в небольшом помещении обнаружил источник шума. Им был вентилятор отопительной системы, располагавшийся на полу и снабженный трубой из нержавеющей стали диаметром с гандбольный мяч. Вентилятор работал, судя по всему, несколько часов, если не дней. Сопло отопительного устройства светилось красным цветом, распространяя запах горелой проводки. Оно было достаточно мощным, чтобы обеспечить горячим воздухом целый надувной павильон, однако для обогрева узкого коридора в столовую такого объема тепла явно не требовалось.

Херцфельд взялся за провод и выдернул вилку из настенной розетки. Мгновенно стало заметно холоднее и тише, но шум тем не менее остался, хотя и более отдаленный.

– Видимо, имеется еще один вентилятор, – раздался голос за спиной профессора.

От испуга Пауль пришел в ярость и, резко обернувшись, прорычал:

– Вам же было сказано оставаться на месте!

– Я так и делал, но посмотрите, что мне удалось обнаружить! – с выражением лица невинного младенца ответил Ингольф и протянул Херцфельду тоненькую папку.

Профессор положил на пол топор, чтобы освободить обе руки, и открыл ее. Он жадно пробежал глазами стандартный формуляр протокола вскрытия, а поскольку в помещении царил полумрак, Ингольф стал подсвечивать ему своим мобильником.

В протоколе значилось:

«Разорванная, свежекровоточащая девственная плева. Женщина/девушка до сего числа была девственницей.

Перелом шейного отдела позвоночника.

Следы чужеродной слюны на коже по всему телу, особенно в лобковой области».

– Откуда это у вас? – спросил Херцфельд, торопливо ища в столбце персональных данных фамилию и возраст жертвы. Однако ни того ни другого не обнаружил.

Вместо этого на последней странице протокола имелась незакрепленная фотография. «Полароид» запечатлел молодую женщину на секционном столе, над которой наклонился Мартинек, делая ей вскрытие грудной клетки.

«Нет! Это невозможно!» – пронеслось у Херцфельда в голове.

Голова женщины на фотографии была обрезана, но даже в таком виде нетрудно было понять, что по комплекции и росту…

Комплекция и рост тела вполне могли совпадать с данными его дочери!

При мысли о Ханне пальцы несчастного отца непроизвольно разжались, и папка выпала из его рук.

– Дело лежало на дне коробки, – пояснил Ингольф, поднимая папку с пола.

Он посмотрел на профессора и спросил:

– Вы видите во всем этом какую-нибудь взаимосвязь? Сообщение? Деньги? Вентилятор?

– Боюсь, что да, – тихо ответил Херцфельд.

В этот момент его вновь охватили недобрые предчувствия. «Как ты там написал в Фейсбуке, Свен? Какой девиз указал в своем профиле? «Ничего не оставлять на волю случая!» Так, кажется?» – вспомнил Херцфельд.

Он помолчал немного, отгоняя страшные видения, и произнес:

– Мартинек точно знает, что делает. Он оставил нам звуковые указатели.

С этими словами Херцфельд кивнул в сторону вентилятора.

– Куда он хочет нас привести? – спросил Ингольф.

– Вот это мы сейчас и выясним, – ответил профессор, втягивая воздух через нос.

Теперь, когда вонь от горелой проводки немного рассеялась, он стал ощущать примеси и других неприятных запахов.

– Вы тоже это чувствуете? – задал Херцфельд вопрос Ингольфу и посмотрел на окантованную деревом стеклянную дверь в конце прохода.

Не дожидаясь ответа, он направился к ней и распахнул раздвижные створки. За ними скрывался еще один вентилятор, который тоже начал подгорать от перегрузки. Профессор выключил из сети и этот прибор. Однако ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к внезапно наступившей тишине и царившему здесь полумраку. Только потом Херцфельд стал различать не контуры, а сами предметы.

Стены столовой с высокими потолками, украшенными лепниной, были отделаны деревянными панелями. Сам же зал заканчивался остекленным эркером, выходящим в тыльную часть сада. Как и в других комнатах, стены здесь тоже были голыми, и только следы на потемневшем дереве указывали на то, что когда-то тут, напротив обеденного стола, висели небольшие картины. Причем назвать этот единственный стоявший в столовой стол большим было бы невероятным преуменьшением. За этим исполином из потемневшего от времени красного дерева с комфортом могла бы разместиться целая свадьба. Причем сидевшие не мешали бы друг другу. Однако, судя по состоянию опутанной паутиной люстры, болтавшейся всего на двух из шести потолочных креплений, такие торжества в этой старой усадьбе давно ушли в прошлое.