Отрешенные люди - [17]

— Что–то нынче веселья мало в Петербурге, — ни к кому конкретно не обращаясь, проговорила императрица. — Вот, помнится, во времена оные, при батюшке моем, умели веселиться, а сейчас… — и она со вздохом взмахнула ручкой в теплой вязаной перчатке.

— И не скажи, матушка, — тут же поддакнула Марфа Егоровна, славившаяся умением поддержать любой разговор, даже если то была вовсе не знакомая ей тема, — не тот народец нынче пошел. Вот и супруг мой, Петр Иванович об этом же говорит…

— Чем он у тебя таким занят, что во дворце редко показывается? — не дослушав подругу, спросила императрица.

— Известно чем: из пушек своих в загородном имении, поди, по воробьям палит без толку, — мягким малоросским говорком, растягивая окончания слов, отозвался граф Алексей Григорьевич Разумовский.

Императрица тихонько хихикнула, блеснув темно–синими глазами, и бросила искоса взгляд на шуваловскую жену, ожидая, чем та ответит на дерзость графа. Та не заставила себя долго ждать и, собрав губки бантиком, тут же с непомерным достоинством выговорила:

— Мы, в отличие от некоторых, песенки петь не обучены. Нам, Шуваловым, не пристало чем иным заниматься, акромя дел государственных, а воинская наука — наипервейшая из всех. Кто ей владеет, тот и на поле бранном себя с лучшей стороны проявит, сокрушит ворога любого. Из пушек палить тоже с умом надо. А песенки распевать, то большого ума не требуется, — закончила она свое высказывание прямым намеком на хороший голос Разумовского, благодаря которому он в свое время и оказался близ императрицы.

— Эка невидаль — из пушек палить, — нимало не обидевшись, фыркнул граф, даже не повернувшись в сторону семенящей чуть справа от него Марфы Егоровны, — в чем там особый ум нужен? Не знаю, не знаю… Видывал я, как это делается, каждый мужик на то способен. А в исполнении песен особый талант нужен, не каждому встречному–поперечному данный.

— Мы тебе не какие–нибудь встречные–поперечные, а Шуваловы! — вспылила Марфа Егоровна. — Не последние люди в государстве.

— Это еще как посмотреть, — негромко проговорил Разумовский.

— Ладно вам, петушкам, — мягко улыбнулась императрица, желая заранее предотвратить назревающую ссору между ее компаньонами. — Талант в любом деле нужен, а уж кого к чему Господь наставил, то не нам судить.

— Военное дело важнейшее завсегда было, — не сдавалась Шувалова Батюшка ваш, Петр Алексеевич, во всем воинских людей выделял, а шутов для утехи, для забав приискать можно в любой деревне…

— Ум и в шутовском деле надобен, — Разумовский все еще сдерживался, стараясь не особо обижать подругу своей покровительницы, которую в душе побаивался за ее острый язычок.

— Хватит вам, хватит, — поспешила в очередной раз успокоить спорщиков императрица, — а то, ежели я осержусь, обоим достанется.

— Да я что, матушка, я ничего, — поджала тонкие губки Шувалова и с достоинством поправила теплый капор с высоким верхом, — только мужа своего в обиду никому не дам и не позволю про него непочтительные слова говорить любому человеку. Самому Петру Ивановичу за делами государственными иной раз некогда и голову поднять.

— А я вот до дел государственных не особо касаюсь, — проговорил, глядя на разноцветный китайский фонарик, подвешенный к ветке молодой липы, Разумовский, — и без меня умники сыщутся. Мое дело о покое матушки–императрицы думать, чтоб не замучили ее, бедную, умники те, не зашпыняли.

— Это кто меня замучить вздумал? — свела густые темно–русые брови Елизавета Петровна, принимая грозный вид, но по смеющимся ее глазам было видно, что нынче находится она в прекрасном расположении духа и с интересом наблюдает за перепалкой своих спутников. — Да я сама любого так отхожу, отпотчую, что и забудет, как звать.

— А взять того же Алешку Бестужева, — поспешила лишний раз ущипнуть нелюбимого ею государственного канцлера Марфа Егоровна, — почитай, каждый божий день к тебе, матушка, является с бумаги разными. То подпиши, это почитай, как будто, кроме его бумаг, и дел других у тебя не имеется. Тут я слыхала, будто бы он против французского короля зуб большой имеет, невзлюбил его наш умник. Ха! — показала Шувалова острые ровные зубки. — Король французский, верно, шибко расстроился, испужался Алешку Бестужева. Зато англичан подле себя держит, жалует. Болтают, они, англичане, ему даже пенсию особую назначили. Конечно, они ему по всем статьям милее и пригоже. Может ли государственный человек этакие вольности себе позволять? — выкинула она левую ручку в сторону Разумовского.

— Это вы мне? — спросил тот с достоинством и пожал широкими плечами, на которые была накинута богатая, поблескивающая на солнце шубой. — А по мне так все они одинаковы. У нас, в Малороссии, так говаривали: немчуру любить битому быть, турчанина любить — в полоне быть, а москаля любить — голым ходить. — Он чуть кашлянул и бросил вопрошающий взгляд на императрицу, пытаясь угадать, как она восприняла его не совсем удачную шутку. Но та лишь криво усмехнулась и спросила:

— Интересно, дружок, а чего еще такое у вас, в Малороссии, — она особо выделила именно это слово, — про москалей говорят? Верно, не жалуют?