Отречение от благоразумья - [63]

«Поскольку преступное содействие дьяволу носит не физический, а духовный характер, оно не может быть доказано в рамках законного получения показаний. Колдовство — исключительное преступление, «crimen excepta», настолько сложное и серьезное по составу, что все обычные процедуры установления истины здесь недействительны. Наилучшим способом доказательства связи между дьяволом и человеческим существом было бы свидетельство самого дьявола. Но, поскольку Творца Зла невозможно вызвать в суд и заставить свидетельствовать, надлежит получить полнейшее признание от совращенного им человека. Действия, направленные против христианской Церкви, считаются изменой, заслуживающей смерти, следовательно, ни один находящийся в здравом уме человек, мужчина, женщина или ребенок, не мог бы самостоятельно свершить столь сурово наказуемый поступок. Таким образом, подозреваемого в сотрудничестве с дьяволом на основании определенных признаков и предположений, нужно пытать до получения признаний, а затем покончить с ним во имя всеобщего благосостояния мира, дабы остановить разрушение дьяволом Царства Божия. Еретика следует убить и во имя его собственного блага, чтобы, умирая раскаявшимся, он не впал еще в больший грех, избежал еще больших мучений и был принят в Царство Божие...»

Вот так. Все для вашей же пользы, господа нераскаявшиеся еретики. Согласно выводам многоученых профессоров теологии и отцов-инквизиторов.

...Вчера нам сообщили, что в Клементину явилась некая пани Фраскати, расспрашивающая о судьбе делла Мирандолы. Монахи отказались с ней разговаривать, отец Густав вкушал обед, заявив, что не станет прерывать трапезу ради беседы с родственницей подозреваемого, и поручил сию тягостную обязанность отцу Лабрайду. Я увязался следом.

Нежеланных гостей сунули в одну из пустующих комнат странноприимного дома. Лючия, на чьем лице застыло выражение спокойного упрямства, лучше всяких слов доказывающее, что она способна дожидаться ответа день, два, и сколько понадобится, прибыла не одна. Унылое подкрепление составляли отец Бенедикт и Орсини, чему я не удивился, а также пара, которую я совершенно не ожидал тут увидеть — пани Либуше и Фортунати, нынче больше смахивавший на обычного горожанина, нежели владельца опального театра. Он притащил с собой вместительную кожаную сумку и извлек из нее связку документов, каковые незамедлительно всучил отцу Лабрайду.

Документы оказались верительным грамотами, подтверждающими личность Лоренцо Фортунати как представителя Венецианского Совета Десяти, выборного сообщества, надзиравшего за нерушимым соблюдением религиозных догматов и занимавшегося отловом вольнодумцев в Республике Венеции. Отец Лабрайд нахмурился, я, приглядевшись к бумагам повнимательнее, хмыкнул себе под нос, но промолчал. Тексты и печати предъявленных грамот весьма походили на настоящие, а вот вписанное в них имя...

Синьор Лоренцо пустился в многословные и путаные объяснения того, как представитель Совета оказался в должности главы лицедейской труппы, а закончил двумя почтительнейшими просьбами: не выдавать его подлинное имя и позволить увидеться с арестованным делла Мирандолой — если не ему лично, то хотя бы синьорине Фраскати или духовнику посольства. Первую просьбу отец Лабрайд пообещал выполнить, по поводу второй заявил, что разрешение свиданий не входит в его полномочия и при всем уважении к должности синьора Фортунати... В общем, обратитесь к отцу Густаву. Нет, не сегодня, а дня через три-четыре. Возможно, он согласится вас принять и подумать, что можно сделать, ведь вообще-то заключенным не разрешается общаться с оставшимися на свободе родными.

— Держались бы вы отсюда подальше, мадемуазель, — вполголоса добавил отче Лабрайд, поняв, что Лючию не переубедить. Итальянка надменно вскинула подбородок:

— Я имею право знать, что случилось с моим родственником! Вы не можете выставить меня за дверь, как... как...

Отец Лабрайд безнадежно махнул рукой и ушел, хлопнув на прощание дверью. Пани Кураже показала ему вслед не слишком пристойный жест. Я потихоньку отвел Лючию в сторону и зашипел:

— Синьорина, вы чем думаете? Скажите спасибо, что отче Лабрайд не сцапал вашу теплую компанию как сообщников и соучастников! Где вы раздобыли эти паленые бумажки?

— У друзей, — робко сказала Фраскати-младшая. — Думаете, он заметил подделку?

— Даже я различил ее с расстояния в десять шагов! Пани Лючия, вы рискуете не только своей головой, но и жизнями ваших приятелей. Поезжайте лучше домой, а синьору Лоренцо скажите, чтобы не выпускал актеров без охраны даже пробежаться до соседней лавки. Кстати, как себя чувствует мадам Андреа?

— Плохо, — Лючия бессильно развела руками. — По-моему, у нее лихорадка. Я хотела позвать лекаря, но теперь никто не рискнет связываться с нами. — Она посмотрела на своих единомышленников, сбившуюся в тесную группку, и печально добавила: — Вот все, что осталось. Друзья познаются в беде, n'est ce pas?

— Qui, — мрачно согласился я. — Но не все потеряно. Мирандола и господин кардинал еще живы, и это главное. Мало ли что может случиться?

Кого я пытаюсь убедить — ее или себя? Финал этого дела был предрешен в тот давний день, когда Краузер явился в крепость Консьержери. Ну почему я позволяю втягивать себя в то, что меня не касается? Я пытаюсь оставаться только очевидцем событий, но никак не их участником!