Отраженная угроза - [57]

– Законно, – ответил он. – Не волнуйся, делай свое дело. И не «выкай» мне, я же просил.

– Да, извините… извини.

Сенин смотрел на ящик с камнями. Интересная штука, это шанко. Вот так посмотришь – целая жизнь в этом ящике. И не одна. Сразу видно, что человек повидал и вообще чего он стоит. Наверно, нужно обладать особым характером, чтобы с каждой планеты увезти такой сувенир. Обычно живешь и по сторонам не смотришь, думаешь, что всё еще успеешь. Тут по-другому. Тут надо уметь остановиться и присмотреться. Прислушаться, оценить настоящее. Окинуть взглядом будущее, понять, что там еще многое произойдет и немало камней прибавится в этом ящике, но сегодняшний день не повторится. Поэтому именно сегодня нужно поднять камень и придумать для него рисунок. Сенин вздохнул.

– А я вот еще не знаю, что оставлю сыну, – сказал он.

– А что оставили родители тебе?

– Ничего. – Сенин грустно рассмеялся. – Вообще ничего. Я их не знаю. Они были записаны в одну из больших переселенческих программ и улетели, как только я родился. Меня воспитывало государство. Тогда многие так делали. Грудного ребенка ведь в космос не возьмешь. А Федерация поощряла переселение и даже специальные дома ребенка открывала. Для таких, как я.

– И ты про них ничего не знаешь?

– Думаю, их могилы где-то там. – Сенин ткнул пальцем в потолок.

– Так уж сразу могилы?

– Надеюсь, что они умерли. Мне проще думать так, чем считать свою жизнь следствием дырки в гондоне.

– Злишься на них?

– Злюсь? – Сенин расхохотался. – Валенски, у меня еще нет своих детей. Но я кое-что понимаю. Я видел, как мать закрыла своей спиной ребенка за секунду до взрыва топливного бака. Я знаю семью, которая потеряла пятилетнего мальчика во время аварии «Соляриса», помнишь? Так вот, они до сих пор его ищут, все эти годы ищут, на всякий случай. Потому что знают – крошечному человечку в этом мире не на кого надеяться, кроме тех, кто его породил на свет. И мне тоже надеяться было не на кого. Когда я в своем интернате стоял у окна и смотрел на улицу, я знал, что никто не поведет меня погулять по городу, никто не расскажет, как жить, не обнимет, если мне плохо.

– А воспитатели?

– Дурак ты, Валенски… Бери стакан и пей.

Они выпили, помолчали. Валенски понимал, что разговор зашел в неприятную сферу, и нервно ерзал. Он думал, как сменить тему.

– О воспитателях плохого говорить не стану, – произнес Сенин. – Детства у меня, конечно, не было, но… Знаешь, они не позволили нам стать человеческими отбросами. Почти никто из наших не спился, не залетел в тюрьму. А знаешь, что там было самым тяжелым?

– Что? – осторожно произнес Валенски.

– Там у человека нет ничего своего. Ни в карманах, ни в мыслях. Там, как голый, – весь на виду. Абсолютно весь. Ну и ладно. Зато в полиции потом служить легко было. Там тоже ничего своего.

Валенски выжидал, что еще скажет Сенин. После выпивки ему хотелось есть, он заказал бы обед в номер, но боялся вторгнуться этой приземленной темой в воспоминания товарища.

– А, плевать, – сказал наконец Сенин. – Ни о чем не жалею, всё к лучшему. Возьму сейчас отступную у корпорации и отправлюсь в усадьбу. Там дела найдутся, одного ремонта небось на год.

– А усадьбу можно передать детям? – спросил Валенски.

– Нет, – рассмеялся Сенин. – Усадьба – государственное жилье. Социальная гарантия, что-то вроде койко-места в доме престарелых. Пожил – освободи. Мне рассказывали, что один из наших приехал на пожалованную усадьбу с новыми документами, весь в мечтах – а там похороны. Прежний жилец только-только умер, еще кровать не остыла.

– Как жестоко, – покачал головой Валенски.

– Что жестоко? Все мы – заготовки в этом бесконечном конвейере. Некогда сентиментальничать, новые люди дышат в спину.

Валенски поглядывал на него с любопытством. Он еще ни разу не видел такого Сенина – расслабленного, чуть пьяного, погруженного в воспоминания и размышления.

– Я пойду посмотрю меню в ресторане, – сказал биолог, вставая. – Пообедаем здесь?

Он ушел, не забыв закрыть свой ящик на ключ.

Оставшись один, Сенин налил себе почти полный стакан и чуть ли не с наслаждением опрокинул его в себя. В желудке было уже нехорошо, такую дозу спиртного следовало чем-то заесть. Он всегда много пил, возвращаясь из экспедиций. Все пили.

В дверь осторожно постучались. Сенин усмехнулся: не Валенски ли робко скребется в собственный номер?

Но это был не Валенсии, а тот самый тип, что прилетел вместе с Макреевым.

– Не помешаю?

Он остановился в дверях, с интересом глядя на початую бутылку и не совсем трезвого инспектора.

– Заходи, – сказал Сенин.

– Отдыхаете? – Гость деловито потер ладошки и сел на краешек кресла. – Правильно, после хорошей работы надо хорошо отдыхать.

Сенин налил в чистый стакан и без лишних слов подвинул ему.

– А я вот зашел посмотреть, как вы устроились, – сказал гость.

Сенин с трудом сдержал ухмылку. «Ага, конечно, – подумал он. – Делать тебе больше нечего, только ходить по номерам, беспокоиться, как кто устроился».

– Неплохая гостиница, да? – с преувеличенной бодростью проговорил гость, покрутив головой.

– Давай ближе к делу, – сказал Сенин.

Гость примолк, не ожидая такого поворота, но затем оживился.