Отраженная угроза - [50]

– А вы почему не там?

– Я побыл там какое-то время и… Одним словом, мне передадут самое важное. Вы и сами знаете, что руководителю ни к чему забивать голову мелкими деталями.

– А он сказал вам, что… – Сенин замялся.

– Что? – в глазах профессора вдруг мелькнуло беспокойство.

– Он сказал, что вам лучше не появляться в поселении без необходимости?

Француз внимательно посмотрел Сенину в глаза.

– Знаете, – негромко проговорил он, – губернатор предупреждал, чтобы я ждал от вас чего-то подобного…

– И что же вы решили?

Француз пожал плечами.

– Честно сказать, ничего пока не решил.

– Тогда решайте. А заодно подумайте, похож ли я на человека, обуреваемого маниакальными страхами.

Валенски появился довольно скоро, и он был очень возбужденный.

– Пора собираться, – сообщил он. – Челнок скоро стартует.

– Ты им всё сказал? – спросил Сенин.

Валенски выпрямился и некоторое время смотрел на Сенина неподвижным взглядом, словно никак не решался ответить.

– Нет, – выпалил он наконец. – Я описал им некоторые растения, но про грибницу всю правду не сказал. Решил, что пока не надо.

– Думаю, это правильно.

– Конечно! Ведь мы скоро вернемся и решим все проблемы. И тогда можно болтать сколько влезет.

Он залез в карман и вытянул продолговатый блестящий цилиндр.

– Вот. Я попросил у них термос.

– Думаешь перед полетом запастись горячим супчиком?

– Никаким не супчиком. – Он полез в сумку и вынул какой-то предмет, завернутый в прозрачный пластик.

Сенин пригляделся – это была обычная ложка из столовой.

– Я только в последний момент понял, – проговорил Валенски, упаковывая ложку в термос. – Я ведь не умею отличать человека от подражателя.

– Я тоже не умею.

– А надо уметь. Поэтому мне и нужен образец подражателя.

– А при чем тут ложка? Тебе следовало отрезать у кого-то палец или ухо.

– Вы не понимаете. Это грязная ложка, из столовой. На ней слюна, это всё равно что кровь. Я буду искать отличия – химические, биологические, генетические.

– Хитрый ты, Валенски.

– Работа такая. – Биолог довольно рассмеялся и застегнул ранец. – Ну? Пора нам занимать лучшие места.

Перед тем как закрылись люки, Сенин успел еще раз оглядеться. Он был рад, что улетает. И этот серый угрюмый океан ему совсем не нравился. В мечтах он представлял себе совершенно другой океан – бирюзовый, пронизанный солнечными лучами, полный жизненной энергии.

Через два часа он стоял у иллюминатора и смотрел на этот же океан с высоты в триста пятьдесят километров. Отсюда не чувствовалась его мрачная аура. Планета как планета, каких сотни.

«За ребят сердце болит, – подумал Сенин. – Хорошие ребята оказались. Зря я на них крысился. Поскорей бы их вытащить…»

* * *

…Сенину приснился сон, длинный, как сама жизнь. Сон был не только длинный, но и очень тяжелый, удручающий, печальный. И когда Сенин проснулся, он вдруг заплакал. Сначала просто сдавило горло и потекли слезы, потом грудь начали сотрясать судорожные рыдания. А затем он и вовсе завыл – совсем как зверь.

Это был уже не сон. Всё по-настояшему.

Ему было одиноко и страшно. Он лежал совершенно голый в темноте, на холодном полу. Он был самым несчастным существом в мире. Его била дрожь, его терзал неодолимый ужас. Нужно было выбираться. Он пополз вперед, раздвигая руками густые волокна, заполнившие весь этот маленький темный мир.

Потом он долго брел по каким-то коридорам, держась за стены, карабкался по лестницам, протискивался в узкие ходы. Всё это время он не переставал тихонько выть и скрипеть зубами.

Наконец он оказался на улице. Здесь было холодно, дул ветер, с небес летела ледяная крошка. В темноте тут и там горели окна. Грудь Сенина снова сдавило, он судорожно сжал кулаки. Где-то здесь бродит чужой. Он занимает его место, он ест его пищу, греется в его постели и пользуется его добрым именем. Он думает, что целиком подменил того, кому по праву принадлежит всё это. Но он ошибается.

Спасаясь от холода, Сенин раздобыл себе одежду – просто снял покрывало с какого-то забора. Чтобы победить чужого, он нашел оружие – короткую стальную трубу с приваренной к ней большой гайкой.

Он долго выслеживал чужого, прятался в тени домов, неслышно скользил вдоль заборов, заглядывал в окна и подслушивал разговоры.

Но он не нашел чужого. Тогда он спрятался и переждал день в безопасном месте. И в следующую ночь повторил поиск, так же безрезультатно. Он уже был измучен голодом, сыростью, колючим ветром.

Чужого не было в пределах досягаемости, но это не значило, что его нет вообще. Он где-то есть, и он умрет, это неотвратимо. Только когда?

Конечно, чужого следует дождаться, чтобы нанести тот неотвратимый удар и забрать всё, что у него есть, – и дом, и одежду, и имя. Но хватит ли сил жить без пищи и тепла, без людей?

Сенин размышлял об этом еще одну ночь. Место оказалось свободно. И он решил всё-таки занять его, не дожидаясь схватки. Он не отказался от нее, а лишь отложил. Чужой получит свое, иначе просто быть не может.

На рассвете он тихо вошел в дом, теперь уже свой. Прошел в комнату, лег на кровать, замирая от наслаждения и счастья. «Это моя жизнь, – думал он и с блаженством вдыхал теплый, насыщенный мягкими запахами воздух, гладил ладонями постельное белье под собой, – моя жизнь…»