Отравленные земли - [52]

Тем временем Вудфолл произнёс кое-что на латыни, и я легко понял смысл:

– Aurora mortuorum.

Рассвет мертвецов.

Пока я осмысливал слова, которые, как сейчас понимаю, могут оказаться ересью и смертным приговором в равной степени, взгляд Вудфолла снова стал снисходительным и устремился за моё плечо.

– И вам, и вам доброго вечера, почтенный абориген! – прозвучало уже на немецком. – Прекрасная погода, правда? Как спалось?..

– Прекратите кривляться, – хмуро одёрнул его я. – Вы и так его напугали.

Капиевский брёл к нам через двор, еле передвигая ноги и то и дело озираясь. На надетом поверх мятой рубашки жилете были пятна от чая и свечного сала; на шее висела связка чеснока. Тем не менее доктор даже схватил в доме какое-то оружие; при ближайшем рассмотрении это оказалось незнакомого вида сабля – длинная, незначительно изогнутая, без гарды, зато с нитяной кисточкой на резной рукояти. Я почти не сомневался, что это казацкая шашка, страшнейший, по описаниям этнографов, рубящий клинок.

Я представил доктора и avvisatori друг другу, а дальше повисла неловкая пауза, в которой никто не знал, что делать и говорить. Вудфолл озадаченно смотрел на меня, Капиевский – тоже. Но вопрос доктора, последовавший за зычным кашлем и гулким шмыганьем носа, прозвучал как нечто само собой разумеющееся:

– Герр ван Свитен… что же вы напишете её величеству в письме?

Вудфолл усмехнулся не без злорадства и поддержал:

– Кстати, да, мне тоже интересно. Сделаете своей прекрасной даме сюрприз?

Возможно, он уже в красках воображал, как я буду раскаиваться в собственном скептицизме и просить совета, а возможно, просто мысленно набрасывал первые строки своего новостного материала. Может, рождалась у него даже не статейка, а пухленькая книжонка из тех, какие, вопреки всем запретам, тайно читают в тёмных комнатах со свечой, чтобы дрожать потом от каждого шороха. Так или иначе, я не обратил на зубоскальство этого бумагомарателя никакого внимания. Ответ у меня был, и его дала мне та же, кто наделила властью. И я запишу её приказ снова, а может, снова и снова, просто чтобы ныне убить собственное малодушие.

«– А если огонь невежества окажется огнём преисподней?

– Я не стану учить вас впустую, доктор. В таком случае поступите так, как велят вам совесть и долг».

Именно так я поступлю, как бы трудно ни было идти по дороге страхов и догадок вместо дороги доводов и опровержений. Выбора всё равно нет. Avvisatori я сказал:

– Ничего не сделано, ничего не понятно. Письма подождут.

Оба кивнули: Капиевский – растерянно, Вудфолл – с внезапным одобрением. Сейчас, заново переживая ту минуту, я окончательно понимаю, что она положила начало чему-то, что мне доселе неизвестно и перспектива чего, признаться, ужасает. Завещание уже не кажется глупостью; прощание с родными заставляет скорбеть о том, что я не нашёл для них больше нежных слов. Если бы только я представлял, на каком волоске вскоре повисну, отрезанный от них и… если бы только я мог закончить запись сейчас, хотя бы на этой печальной ноте. Но я набираюсь мужества и продолжаю.

Капиевский категорически отказался коротать остаток ночи в одиночку и уговорил нас подождать зари в его доме. Я не возражал; Вудфолл, кажется, тоже решил использовать эту возможность передохнуть. Мне хотелось многое у него незамедлительно выпытать, но по колючему взгляду я догадался: avvisatori не доверяет недалёкому местному, опасаясь, что тот поднимет на всю Каменную Горку панику и шум. Поэтому все разговоры поначалу свелись к байкам: нежданный гость, хозяйски развалившись в кресле, принялся рассказывать потрясающую чушь о своих путешествиях по Африке и Америке: о людоедских обычаях аборигенов, о сражениях с индейцами и буйволами, о реках золота и о прочем, что впечатлило провинциальную душу настолько, что славный доктор, выпив травяной настойки, вскоре уснул. Потрясения ночи окончательно его сломили; глядя на него, я испытывал немалые угрызения совести. Так или иначе… в тишине, нарушаемой глухим храпом, мы с avvisatori наконец остались вдвоём у полыхающего камина, и я снова напрягся. Наше общение пока напоминало бесконечную дуэль.

Арнольд Вудфолл не замечал моей нервозности: устало «растекался» в кресле и, опустив подбородок, таращился на раскалённые поленья. Глубокие глаза его ничего не выражали, заросшее лицо опустело. Он спал не смежая век, и мне это быстро надоело.

– Итак, мистер Вудфолл… – поколебавшись, но вняв доводам разума, я «разбудил» его. – Мы можем продолжить говорить о деле, конечно, при условии, что вы собираетесь работать со мной бок о бок, а не снова подсыпать куда-нибудь отраву. Если так, предупреждаю: в закромах у меня тоже имеется слабительное, да и не только.

Он не реагировал – лишь слушал, оценивал и, может, мысленно сдерживал смех. Пожалуй, кого-то его возраста или более горячего нрава такое презрительное молчание задело бы и спровоцировало на грубость. Но цель – прояснить хоть пару обстоятельств – была слишком важна, да и не с такими типами мне случалось договариваться за полвека жизни. Поэтому, ничего не дождавшись, я ровно продолжил:

– Упрямьтесь сколько угодно. Но судьба сложилась таким образом, мой молодой друг, если позволите так вас назвать… что я оказался в прескверной истории, имея изначально неверные представления, и вам это известно. Теперь они подвергаются серьёзным метаморфозам, но поверьте, я готов принять перемены в любом облике. Самый страшный, погубленное дитя, я уже увидел.