Отравление в шутку - [4]

треска винтовок и скрипа повозок пионеров. Мне приходилось писать книги подобного рода. Возможно, мой первый наставник хотел найти издателя…

Железные ворота дома Куэйлов были распахнуты. Дом выглядел массивным и причудливым, как и ранее, но было заметно, что теперь он нуждается в краске. Вокруг ощущалась атмосфера запустения. Башни казались черными монстрами на фоне звездного неба. Лужайки стали неухоженными. От высохшего бассейна исходил болотистый запах. Гравиевая подъездная аллея, где я припарковал машину, была ярко освещена. На пыльном полу веранды еще оставались полосы в тех местах, где летом стояла мебель. Я вошел в столь же пыльную прихожую и постучал в стеклянные двери, состоящие из красно-белых квадратиков.

В женщине, впустившей меня, я с трудом узнал Мэри Куэйл. Старшая дочь судьи была прирожденной старой девой, хотя завивала гладкие черные волосы и не без щеголеватости носила новые платья. Она лишь слегка приоткрыла дверь и испуганно осведомилась, кто там. Только когда я назвал свое имя, она узнала меня и втянула в плечи неимоверно длинную шею.

— Джефф! Джефф Марл! — воскликнула Мэри. — Господи, как же ты изменился! Я не знала, что ты здесь. Входи!

Она шагнула назад в холл, приглаживая юбку. Лицо Мэри изрядно портили тяжелые веки и горбатый нос. Я заметил, что ее губы стали совсем тонкими, а смуглая кожа — сухой и натянутой, что присуще девственницам не первой молодости. Она сделала несколько быстрых попыток улыбнуться, которые, впрочем, потерпели неудачу. При этом шея снова вытянулась, что, как я видел раньше, сопровождало любые ее усилия. Мэри недавно плакала — слабо освещенный холл не мог скрыть покрасневшие глаза и черные впадины под ними.

— Твой отец пригласил меня, — объяснил я.

— В самом деле? Входи же, Джефф! — повторила Мэри, хотя я уже вошел. Она суетливо поправляла волосы, явно стесняясь опухших век, и старалась говорить лукавым тоном. — Надо же — увидеть тебя снова! Позволь взять у тебя пальто… Знаешь, мы только вчера вечером говорили о тебе и этих делах об убийстве…

Мэри оборвала фразу. При слове «убийство» ее лицо стало испуганным. Она задумчиво посмотрела на меня и быстро добавила:

— Пожалуйста, входи! Я знаю, что папа будет рад тебя видеть. Прости, что я такая расстроенная. Мама заболела, и у нас суматоха…

Я колебался.

— Может быть, в другой раз…

— Что ты, Джефф! Папа никогда мне не простит… — Ей в голову пришла новая мысль, и она облегченно вздохнула. — Знаю! Это из-за книги, не так ли? Ну конечно!

Очевидно, моя теория была правильной. Все еще поправляя волосы и улыбаясь, Мэри направилась через холл. На стойке лестничных перил горела лампа, при свете которой на стенах тускло поблескивали золотые рамы. Дверь библиотеки, как и прочие в доме, была коричневой, с белой фарфоровой ручкой.

Не знаю, какой мотив — вероятно, какой-то смутный импульс из прошлого, ибо поступок был непроизвольным, — побудил меня сделать то, что я сделал тогда. С потоком воспоминаний мне пришел на ум сигнал, которым пользовались Том Куэйл и я. Когда мы хотели повидать судью по какому-то поводу, а он был занят в библиотеке, мы всегда стучали особым образом — два медленных стука и три быстрых. Улыбнувшись Мэри, я именно в такой последовательности постучал в дверь библиотеки…

Спустя секунду это показалось мне глупой выходкой. Но меня удивило странное выражение лица Мэри. Стук громко прозвучал в пустом холле. За дверью послышались скрежет отодвигаемого кресла и скрип пружин, а потом шипение, словно кто-то с шумом втянул в себя воздух.

— Кто там? — осведомился голос.

Я открыл дверь. На лице судьи Куэйла играли красноватые отблески пламени; вокруг глаз белели круги. Белые пальцы его руки свисали с каминной полки, слегка подергиваясь. Рядом с ним, в углу, я увидел пыльную мраморную статую, которая, казалось, уставилась на меня пустыми глазами поверх его плеча.

Первыми словами судьи были:

— Никогда не стучите так, слышите?

Глава 2 ЗАПЕЧАТАННОЕ БРЕНДИ

Это было моей первой ошибкой. Даже когда судья успокоился и приветствовал меня с прежней сдержанной любезностью, я знал, что он испытывает в отношении меня какие-то подозрения. Это еще сильнее затрудняло установление контакта с ним. Мы оба бормотали банальности, а потом, по какому-то дьявольскому нагромождению неудачных обстоятельств, я сделал замечание насчет статуи…

Послышался сухой звук, когда судья потер руки. Отвернувшись от огня, он посмотрел на меня. Казалось, ему трудно было долго удерживать взгляд на чем-либо. Я обратил внимание, что его ботинки сильно поношены, а пузыри на их коже свидетельствовали о распухших больших пальцах.

— Пожалуйста, простите меня, — заговорил судья; его интонация отразила жалкое подобие былой властной манеры. — Нельзя так легко выходить из себя. Но в эти дни я много времени провожу в одиночестве… — Торчащие вперед зубы мелькнули, приоткрывшись в слабой улыбке. — Боюсь, я оказал вам не слишком хороший прием. Примите мои извинения.

— Не за что извиняться, сэр, — отозвался я. — Мне вовсе не следовало приходить. Мэри сообщила, что миссис Куэйл больна…

Судья нахмурился: