Отпусти меня - [9]
– Да я тоже думаю – почему? – Валька смотрит на меня так, словно я сама и отвечу на вопрос. – В следующую субботу – уже не зашел! Хотя обещал… – Валька грустно кривит губы. – Не понравилась я ему почему-то, – сокрушается подруга. – Потом мы с ним только здоровались, и все. Танцевать он меня больше не приглашал, – Валька замолчала и снова прошаркала ботинком по очередной лиственной куче.
– Может, ты его чем-то обидела? Ну, сказала, что он лох, или еще что подобное.
– Ты что! – Валька таращит на меня синие глаза. – Какой же он лох?
– Да я же говорю – например!
– Нет. Ничего подобного, ничего обидного… Не знаю причины. – Валька опережает меня на шаг, поворачивается ко мне лицом и по слогам произносит: – Не зна-ю! И потом, Лесь, мне так скучно было на дискачах. Смотрю на него, как он с другими девчонками танцует, и чуть не плачу. Сходила два раза, и все. Баста!
– Может, ты в него влюбилась?
– Кто знает… может, и влюбилась. Но вот он в меня – нет.
– Он красивый?
Валька задумалась.
– По-моему, обычный. Стрижка короткая, почти ежик, глаза небольшие. Кажется, они серые, – Валька задумалась. – Да, серые. Губы… губы полные. Он чуть-чуть толстоват, по-моему. Фигура у него точно не спортивная, по-моему.
– Не переживай, – успокаиваю я. – Нужен тебе этот финик.
– Леська! – Валька остановилась, топнула ногой по асфальту, глядя на меня с возмущением.
– Что, Леська?
– Дура ты! Дело ведь не в том, что он финн. Да пусть хоть негр! Дело в том, что – парень!
– Ясное дело – парень. В девушку же не влюбишься, – я.
– Да уж, конечно… Это у них, в Скандинавии, с ума сходят, – Валька.
– Теперь уже не только в Скандинавии. Теперь во всем мире браки геев разрешены. Дурость.
– Глупость.
– А этого… финна… выбрось из головы. Этого… Косоланена…
– Котсолайнена, – поправляет Валька.
– Да хоть Песолайнена! – я начинаю злиться.
Валька симпатичная. Очень! У нее красивые синие глаза. Нос немножко подкачал – широковат и плосковат, ну и что? Я бы обязательно дружила с ней, если бы была парнем. И даже бы влюбилась в нее… Она человек хороший. И еще она жутко справедливая. Дурак этот Колька-финик.
– Вот почему в тебя, Леська, все парни влюбляются? – Валька снова остановилась, подобрала с земли осиновый красный лист и стала изучать прожилки.
– Кто это в меня влюбился? – я удивилась.
– Кто-кто? Дед Пихто! А кто на тебя все время пялится? Новенький!
– Да ничего он на меня не пялится!
– Пялится! Еще как!
– Не выдумывай!.. Ну да, он смотрит, – я соглашаюсь, немного помолчав. – Я это тоже заметила. А что, если смотрит – значит, влюбился?
– Ясное дело! – Валька подобрала еще один лист, желтый, с зелеными прожилками и протянула мне: – Смотри, Лесь, как карта.
– Точно! Похоже! Прожилки, как реки!
– А вдоль них – зеленая зона, оазисы, глянь! А дальше – пустыня, желтый!
Валька ступила с дорожки на ухоженный газон и помчалась к реке. Я бросилась за ней, спотыкаясь о корни деревьев, перескакивая аллейные бордюры, потом раскинула руки, как будто лечу, и помчалась на «крыльях», с меня слетел газовый шарфик, повязанный поверх легкой светлой блузки, в которой я хожу в школу. Я поймала его на лету, зажала в кулаке один конец, и шарфик полетел параллельно со мной, прозрачно-желтый, как длинный прямоугольный лист неизвестного дерева. Так и летели с этим прозрачным листом – клево так, весело! Я совсем забыла о вчерашнем ночном происшествии, как будто и не со мной это было, там, вчера – темнота была, страх был, голод, а здесь и сейчас – свет, море света и радость от чудесного осеннего дня и еще непонятно от чего, от чего-то безумно хорошего, от взглядов Соколовского, быть может.
Парк террасами спускался к реке. Вдоль нее по берегу проложили неширокую асфальтовую дорожку. Почему-то все хотели гулять именно по ней. Я думаю, это из‑за воды. Почему-то людей дико притягивает вода. Синяя, в морщинках – в ветреную погоду, коричневая – в тихую, когда она не морщинится, а отражает небо, ветки деревьев, летящие самолеты, облака, птиц… Река магнитом притягивает людей. И вот по этой дорожке все прогуливались, тут же катались велосипедисты и даже ездили парни на мотиках – с самого краю или чаще – не по дорожке, а по неровной высохшей глине сбоку от асфальта.
Соколовский тоже! Рубашка защитного цвета с коротким рукавом, на голове шлем. Смешно – в шлеме, как космонавт, а руки голые.
Он стоял на краю асфальта и ждал. Нас ждал.
– Хотите прокатиться? – спросил он, когда мы с ним поравнялись. В его глазах прыгали задорные зайчики.
– Хотим! – быстро ответила Валька и стрельнула глазами – в меня и в него, словно связала нас невидимой осенней паутинкой.
– А ты? – спросил меня Соколовский. И тут у него запел телефон. Он достал его из верхнего кармана сорочки и стал слушать, и все это время неотрывно смотрел на меня, а потом сказал в трубку: – Да я знаю! Филя мне говорил. Хочет так делать – пусть делает. Да блин! Я ему не помощник!
И отключил сотик. Он был раздражен после разговора. Кто-то что-то не так делал, как нужно. И я думала: теперь он отвяжется от нас и покатит один своей дорогой. Исправлять это «что-то». Но его взгляд снова воткнулся в меня:
