Оторвановские новости - [6]

Батюня открыл рот, пораженный враньем Моторина, хотел засмеяться, но сдержался и сказал:

— Неужели? Сомнительно.

— Ничего сомнительного. Родила Анисья — и все. На Кавказе вон люди полтораста лет живут и родят за милую душу до самой смерти. Газеты не читаешь. Мы с Анисьей родом тоже с Кавказа, вот и родили.

Батюня сделал вид, что принял вранье Моторина за чистосердечное признание.

— Это что! — подошел он ближе к Никите, сел на хомут. — Вам с Анисьей по шестьдесят еще нет. Это что! — повторил молоковоз и, достав из нагрудного кармана пиджака бутылку водки, поставил ее к ногам, соврал — Вот я знал одних супругов! Им по восемьдесят пять сравнялось, а они тройню смастерили. Во как!

— И правильно сделали, — подхватил Никита. — А чего дремать? Мастери, пока мастерится.

Батюня поставил рядом с бутылкой стакан, положил газетный сверток. Моторин сходил в угол сбруйной, принес оттуда второй стакан, поставил его на чурбачок, сам уселся на хомут рядом с Батюней. Тот разлил в стаканы водку, развернул газету. В ней оказались соленые огурцы, жареная рыба и хлеб.

— Дернем за мир во всем мире, — погладил Батюня бороду.

«Дернули». Закусывая, чмокали, морщились.

Минут через двадцать захмелевшие собеседники обнялись, начали шуметь, перебивая друг друга.

— Кобыла уздечку — хрусть! Уздечка — хресть! Стерва! Кобыла — шасть… в конюшню! Я в магазин к Симке — хоп! И тута! Бес с ней, с кобылой! Все равно вечереет, не повезу больше молоко… Ну ее к лешему!

— Я щас тоже… сбрую приму — и вольный казак! Ну их с хомутами… В гробу я их видал! Завтра доделаю!

— Как стемнеет, ты ко мне — шасть! Вместе к бабке Апроське — хоп! Дернем за мир во всем мире, споем.

— Приду. Сбрую приму и к тебе…

Вечером, когда в клубе начались танцы под радиолу, туда ввалился Никита Моторин, а за ним молоковоз Батюня. Оба пристали к завклубом Федьке Чибису:

— Где гармонист? Куда дел его?

— Нет Гришки, — отмахнулся тот. — Радиола у нас. Слепые, что ли?

Кончился танец. Молодежь разошлась ближе к стенам. Посреди клуба остались только Никита и Батюня. На одной ноге Моторина брезентовый тапочек, на второй шерстяной носок. Батюня в сапогах, без бороды — сбрил только что, разонравилась она ему: Никита раскорил.

— Будь другом! — крикнул Моторин парню, который стоял на сцене возле радиолы и собирался сменить пластинку. — Будь другом, врежь «Мотаню»!

И, не дожидаясь музыки, запел, топая на одном месте:

Оха! Оха!

Без мотани плоха!

Не купить ли вам мотаню

За кило гороха!..

Ребята во главе с завклубом пошли на Батюню и Никиту.

— В милицию, что ли, вас? На пятнадцать суток, что ли? — угрожал Федька Чибис. — Васька, бежи в гараж, заводи машину, а мы свяжем матерщинников! В район их отвезем! В милицию!

Отступая к двери, Моторин хорохорился:

— Ты попищи еще, попищи, в деда мать. Я те щас все припомню И фальшивый глаз тоже. Вон чего наболтал: глаз у меня косит. Я те покосю! Чтобы я больше не слыхал! Не то как дам вот — улетишь! Как дам вот…

Пьяных вытеснили на улицу, закрыли дверь на крючок. Никита и Батюня поорали песни у окна, поплясали и пошли в обнимку.

Дома Никита погрозил Анисье пальцем:

— Алешку ты родила, а не Лариска. Понятно? Мы с тобой смастерили Алешку. А Лариска нарошно присвоила ребенка, чтобы нас, бедных старичков, от насмешек избавить… Так и говори всем, старая. На Кавказе мы проживали… Так и говори!

— Господи! — перекрестилась Анисья, укладывая мужа. — Допился до чертиков.

Утром Моторин долго молчал. Умывшись, он повторил придуманную вчера ложь.

— У-у, басурман старый! — замахнулась на него жена. — Ишь чего наплел!.. Засмеют нас теперь.

— Посмеются-посмеются, устанут — перестанут, — не сдавался Никита. — На Кавказе еще не то делается… Газеты надо читать.

— И зачем я только замуж за тебя вышла, — вздохнула Анисья. — Сущее наказание с тобой.

— Можно подумать, что ты одолжение мне сделала, — усмехнулся Моторин. — Да если бы не я — сидела бы теперь в девках.

— Ой ты, спаситель! Да за мной знаешь сколько парней волочилось…

— Ну сколько? — Никита перестал одеваться.

Анисья замешкалась с ответом, потом выпалила:

— Не счесть!

— Так я тебе и поверил. Вот за мной действительно волочились девки. Одна другой краше.

— За тобой? Не смеши! Все пятки мне тогда оттоптал…

— Может, еще скажешь, что я перед тобой на колени становился?

— А то нет? Вспомни, как уговаривал-то.

— Я? Тебя? Не помню такого. А вот как ты меня уговаривала жениться никогда не забуду. — Моторин нагннулся, поднял с пола носки, сел на табуретку и, обуваясь, продолжал подшучивать над женой: — Никогда не забуду твои слова: «Ты, Никиточка, не бросай меня, женись… А уж я тебя за это всю жизнь на руках таскать буду…» Говорила так, а сама все ладошкой по макушке меня поглаживала…

— Я тебя сейчас поглажу по макушке… кастрюлей чтобы не болтал чего не надо. Никиточка!

— Вот-вот, это ты можешь. Наобещала мне в девках златые горы, а сама сюрприз за сюрпризом делаешь.

— Небось, и у тебя сюрпризов хватает. Это надо же придумать: я родила Алешку!..

— Не хорохорься, старая. Тверди везде, как я велел. Интересы семьи того требуют.

***

Раздав утром сбрую, Никита Моторин пошел домой завтракать. Анисья купила в магазине блинную муку, и ей не терпелось накормить мужа горячими блинами. Поэтому она велела ему сегодня долго не задерживаться на колхозном дворе. И Никита спешил к блинам. Повстречал тракториста Свистунова. Тот, улыбаясь, протянул руку: