Оторвановские новости - [3]

— Под ручку пойдем или как?

— Не позорилась я с тобой, — отмахнулась она. — Надо будет, без тебя дорогу найду.

— Не позоорилась! — возмутился Моторин. — Да если хошь знать, любая молодая баба почтет за честь пройтись со мной под ручку. А ты — «не позорилась». Смотри, проспишь своего Никиту. Народ не зря болтает про мою красоту. Помолодел я после операции, похорошел.

— Красавец! Один глаз на Сасово, второй на Алгасово.

— От зависти мои глаза похабишь. На самделе они хорошие и глядят, не как ты говоришь, а в одну сторону, прямо.

— И вставленный глядит? — спросила жена.

— Конешно, — ответил муж. — Не для того я его вставлял, чтобы он у меня лодыря гонял. — Никита помолчал, надел рубашку и добавил: — Знаешь что? Хоть навязывайся, хоть не навязывайся, а в кино нынче я тебя опять с собой не возьму. Раздумал! Один пойду.

— Иди, иди! Дошатаешься, дверь ночью не открою.

— Пожалуста, не открывай. Утром приду. По крайней мере оправдание будет, почему у молодки ночевал…

Никита вытащил из шифоньера недавно купленный костюм, в котором еще ни разу не показывался на люди, снял с вешалки пиджак, бережно положил его на диван и, поглядывая на старую одежду, начал трясти новые брюки, приговаривая:

— Новая новинка, старая коравинка, тебе тонеть, а мне толстеть, здороветь, хорошеть.

Произнес так три раза. Надев брюки, он стал трясти пиджак:

— Новая новинка, старая коравинка, тебе носиться, а мне любиться, ни с кем не ругаться, с милой целоваться…

Никита верил в примету: если произнесешь такую приговорку перед ношением новой вещи — и любовь будет, и здоровье, и силушка прибавится, и красотой бог не обидит… Крепость и красота вещи обязательно перейдут к человеку.

Анисья засмеялась.

— Жених, — сказала она и хлопнула Никиту ладонью по мягкому месту. — Скоро песок посыпется, а все бы тебе обниматься да целоваться…

Моторин потер ушиб, поморщился.

— Знай, где можно хлопать-то. Примета есть. Забыпа что ль? Если хлопают но этому месту, никто любить не будет. Стряхни. Возьми тремя пальцами штаны па том месте и дерни три раза. Будет считаться, что ты стряхнула свой хлопок. Будет считаться, что ты не хлопала.

__ Давай стряхну, давай. — Анисья улыбалась, приближаясь к Никите, а когда он доверчиво повернулся к ней спиной, согнала с лица улыбку, размахнулась и изо всех сил влепила ему хлопок по тому же месту: —Вот тебе! Чтобы не женишился. Чтобы не озоровал!..

Моторин отскочил к тумбочке. Лицо его вспыхнуло. Одной рукой он почесывался, второй грозил, метаясь из стороны в сторону:

— Ух, в деда мать! Как дам вот — улетишь!.. Жена называется!.. Ладно, не ценишь мужа, не надо. Найдутся ценители помоложе… Найду-утся! Придет время, рада будешь укусить локотки, да они будут коротки… не достанешь. Расхлопалась! Как дам вот…

Анисья поняла, что переборщила с хлопком. Надо было потише, а она не рассчитала… Муж не на шутку разозлился. Как бы вгорячах не вздумал расквитаться с ней. Лучше уйти сейчас от греха подальше.

И она ушла на кухню.

Моторин сел на диван. Несколько секунд сидел в раздумье, оглядывая комнату, потом встал, поправил брючный ремень, достал из серванта флакон одеколона, вылил в пульверизатор.

Прошел на кухню, где Анисья чистила сковородку, и демонстративно начал прыскать на себя из пульверизатора одеколоном, бормоча:

— Вот… Вот мы как… Вот так…

Никита сбегал в комнату за зеркальцем, поставил его на стол к стене, осмотрел свое лицо, потрогал нос, уши, глаз, еще раз причесался, оглянулся на жену, опять поправил брючный ремень, надел фуражку набекрень и пошел в клуб, тихонько напевая:

Гулял я с ней четыре года,

На пятый я ей изменил,

Однажды в студеную пору

Я зуб коренной простудил…

Жена вздохнула и покачала головой:

Не зря говорят: чем человек ни старей, тем чудней.

После кино Моторин домой не спешил. Садился на скамейку поближе к женщинам, заговаривал с ними угощал их семечками.

Однажды молодая вдова Лапшова ради шутки пригласила его на дамский танец. Никита ради шутки пошел с ней танцевать. С тех пор то он пригласит ее, то она его. Услышала про то Анисья, пошла удостовериться собственными глазами.

В клубе она появилась в разгар танцев. Никита и вдова Лапшова в это время кружились в вальсе. Лапшова пышная, румяная, глаза озорные. Никита под хмельком, раскраснелся, из-под фуражки выглядывала седая челка, танцевал как молодой. Ничего не сказала ему Анисья, ушла домой одна. После этого вечера Моторин не обнаружил на обычном месте свою чистую одежду.

— Куда мои костюмы провалились? — спросил он жену.

— Куда надо, туда и провалились, — ответила она. — Не будет тебе новых костюмов.

— Во-он оно что-о, — с усмешкой протянул Никита. — А в чем прикажешь в клуб идти?

— В рубахе с рваными локтями, в штанах с залатанным задом и в брезентовых тапочках, — сказала Анисья, отвернулась к печке, начала подкладывать под таган дрова.

— Значит, хочешь пресечь?.. — Моторин оглядел себя. Одет он в рабочую одежду, и у нее были как раз те самые изъяны, о которых сказала сейчас жена. — Ничего у тебя не выйдет, не присекешь. Я и разувши в кино уйду.

— Иди хоть голый — тебе не привыкать. Хорошего костюма больше не получишь.