Отлучение. Из жизни Александра Солженицына: Воспоминания жены - [37]

- Николай Иванович, мне это очень затруднит жизнь. Это вам очень нужно?

- Очень. И вам, и мне.

- Понимаю. Значит, или полная ставка, или ноль?

- Уволить вас после 1 сентября никто не имеет права...

Через день Давыдов говорит мне:

- Новостей пока нет. Ректор все болеет.

- А новости обязательно должны быть?

- А как же!

В чем же все-таки дело? Зашла к Давыдову в кабинет, чтобы поговорить без свидетелей. Он и в самом деле поделился со мной: ему стало неофициально известно, что приехал какой-то тип с направлением от министерства на нашу кафедру и вот уже несколько дней ждет приема у ректора, который болеет.

Где же это видано? На нашей кафедре нет свободных штатных единиц. Как можно направлять на нашу кафедру?..

Прошло еще два дня. Ректор выздоровел, принял этого типа, но на направлении написал отказ. И тот тип уехал.

Однако в тот же день во время заседания парткома института телефонный звонок прямо туда из министерства. (Одна наша преподавательница была членом парткома, а потому была всему этому свидетельницей.) Звонил начальник главка Красота. Он настаивает на том, чтобы Миткевича (фамилия того типа!) приняли. Ректор ему возражает: нет штатной единицы. Красота отвечает: "Даем единицу!"

На следующий день у нас идет заседание кафедры. Неожиданно Давыдова вызывают к ректору. Он отсутствует полтора часа! Пришел мрачным.

Сначала мы продолжили составление плана кафедры. После чего Николай Иванович сказал:

- Нам на кафедру назначен еще один доцент.

- А какая у него специальность? - спросила секретарь кафедры.

- Физическая и коллоидная химия.

Эти дисциплины вела одна я. Становилось тем более ясно, что это самый настоящий подкоп под меня. Что делать на кафедре двум физико-химикам, когда и одному, то есть мне, для выполнения полной нагрузки нужно было вести еще и другие дисциплины?!

Через день Миткевич появился у нас на кафедре. Однако Давыдов говорит, что он к нам еще не назначен. А через неделю информировал нас, что Миткевича зачислили не на нашу кафедру, а на кафедру молочного дела (?!).

Браво, Николай Иванович! Сумел победить!

Теперь мне уже не перейти на полставки! Наступит весна и снова с нею вместе нервность, снова буду поглощена одной лишь мыслью: как вырваться в Борзовку?! Какой выход? До пенсии еще больше пяти лет. Может, все-таки уговорить мужа разрешить мне уйти с работы? Мы так экономно живем, у нас есть сбережения, пять лет как-нибудь протянем... Подожду подходящего момента и поговорю, решаю я.

Постепенно я все больше утверждаюсь в своем, намерении уйти из института. В частности, этому способствовал рассказ моей сотрудницы Ираиды Гавриловны об одном телефонном звонке ей в ноябре месяце. Ей позвонил ее бывший соученик, а ныне рязанский деятель. После малозначащих вопросов он стал спрашивать ее обо мне: она не уходит из института? она делится своими настрое-ниями? а какой она работник?.. Ираида Гавриловна дала мне отличную характеристику: блестящий лектор, хороший специалист, культурный человек, общественник (устраивает "химические" вечера, участвует в самодеятельности...).

...Одну ли Ираиду Гавриловну обо мне расспрашивали? Расспросят? Да уж во всяком случае вряд ли кто-либо еще решится так меня хвалить! Жену Солженицына!!!

Что же касается истории с Виктором Луи, то она имела свое продолжение. Об этом сначала я узнала из письма своего мужа, написанного мне примерно в середине октября: "На даче нашей жить, вероятно, опасно: через полчаса после нашего отъезда 24 сентября1 явился Луи с двумя спутниками, из которых один военный в высоких сапогах с большим портфелем и, как уверяет сосед, с пистолетом в кармане (может быть, и нет) перешел два брода, и со стороны купальни по оврагу крадучись подбирался к нашему дому - но за ним кинулась собака (Суслова) - и спугнула его с нашего участка. Луи же со спутником шли по главной дорожке, обвешанные фотоаппаратами и опять с теми же сумками. Вероятно, в первый раз у них что-то не получилось. Спрашивали, нельзя ли снять дачу в нашем поселке. Потом все трое уехали на одной машине".

Если это действительно можно отнести к "кампании против Солженицына", то она, как оказалось, имела не только описанное выше продолжение, но и пролог.

У меня сохранилась моя расшифровка с магнитной ленты, на которую Александр Исаевич наговорил, что рассказал ему один из наших дачных соседей. Где-то в начале лета, возможно, сразу после статьи в "Литературке", к нашему сторожу приехала нарофоминская милиция и просила его рассказать, кто бывает у Солженицына. Александр Исаевич пересказывает: "Сторож - парень не промах, он сказал: я 15 рублей в месяц получаю за то, чтобы эти 15 домов стояли, а больше ни за что не отвечаю. Что дом стоит это я вижу, а все остальное - кто ходит, куда ходит - не знаю... Одним словом, с конца июня они уже вокруг меня плетут сети"2.

Как об этом приезде к сторожу нарофоминской милиции, так и о вторичном приезде Луи Александру Исаевичу рассказал ныне покойный Михал Михалыч Суслов. Однако о стороже он рассказал не со слов самого сторожа, а со слов другого нашего соседа (Александр Исаевич называет его "хорошим соседом"), который почему-то сам рассказать об этом мужу не отважился, объяснив это тем, что "постеснялся". А теперь, когда уже все стало Александру Исаеьичу известно, этот "хороший сосед" ему и говорит: "...вы тому соседу3 не очень доверяйте! Я к ним зашел, а они про вас рассказывают такую вещь: странно, к нему вот приезжает друг какой-то, наверно, немец по виду4; Вот они сразу пойдут в лес. Тот руками размахивает, руками размахивает, а Александр Исаевич так потупленно себя держит, обвинение, как будто в чем-то виноват. И, наверно, у них там в лесу радиостанция, они что-нибудь передают... А этот сосед им: "Какая там радиостанция! Если радиостанция, то можно и без леса, а с балкона передавать, зачем в лес ходить? А где они держат ее там?" - "Да, наверно, закапывают..."5