Откуда течёт «Неман» - [36]

— Да, конечно, — неуверенно мотнул головой консул.

18 февраля 1974 г.

Люди живут ожиданием перемен. Каждый намек на эти перемены, каждое обнадеживающее словцо, исходящее «оттуда», то есть из верхов (низы сейчас не способны на какие-либо активные действия) вызывают щемящее чувство надежды.

По словам Макаенка, Полянский поддержал его мысль о том, что там надо смелее писать о недостатках. Он будто бы сказал даже так: «Сколько у нас в ведомстве журналов? Тридцать? Ну так вот, один из них надо сделать журналом острой сатирической направленности!»

Завтра приезжает В. Ф. Шауро, зав. отделом ЦК КПСС. На встречу с ним приглашены Макаенок и я. Может быть, ничего нового Шауро не скажет. Однако мы ждем... Ждем — чего? И сами не знаем, все еще ждем того, что берется, а не дается.

20 февраля 1974 г.

Увы, ожидания были действительно тщетными. Ничего нового Шауро не сказал. Была обычная лекция об идеологической работе в сов ременных условиях, потом ответы на вопросы, касавшиеся, главным образом, Солженицына. Если верить лектору, у нас все хорошо, луч шего не надо. И литература процветает, и театр, и кино, одним сло вом, все, все.

Солженицына выдворили во Франкфурт-на-Майне. Там его встретил Генрих Бёлль. После двухдневного пребывания у Бёлля (дружба!) Солженицын отправился в Швейцарию, в Цюрих, поближе к своим капиталам. А капиталов у него, говорят, накопилось порядочно. До выхода «Архипелага ГУЛАГа» у Солженицына на счету было полтора миллиона. А сейчас около двух или более двух! Человек знал, какой товар дороже ценится!

Завозились и наши «левые». Евтушенко написал письмо на имя Брежнева. Это письмо каким-то образом попало в Италию и было напечатано в какой-то буржуазной (говорят, что буржуазной) газете, а потом и передано по радио.

В связи с этим не состоялся его творческий вечер в Колонном зале, который должен был транслироваться по телевидению.

Отвечая на записку, Шауро сказал, что о вечере не могло быть и речи — Евтушенко был в таком состоянии... Макаенок бросил реплику :

— Он что, был пьян?

— Нет, — ответил Шауро, — Евтушенко не был пьян, но находился в таком состоянии, что о вечере не могло быть и речи.

Андрей Вознесенский в разгар событий работал здесь, под Минском, в Аксаковщине. Когда случилась история с Солженицыным и когда стало известно о письме Евтушенко, Вознесенский сразу собрался и махнул в Москву.

«Посоветоваться с Зоей Богуславской, как ему вести себя», — пошутил по этому поводу Макаенок.

14 марта 1974 г.

Умер журналист, острый ум и острое перо.

Умер человек с задиристым, ершистым характером, с множеством недостатков, но и с достоинствами, которые, несомненно, с лихвой перевешивали эти недостатки.

Умер Борис Устинов.

13 марта он умер, и в тот же день в «Вечернем Минске» появился Указ о присвоении ему звания заслуженного работника культуры республики. Вечно- то мы опаздываем!

Говорят, незадолго до смерти ему зачитали текст Указа. Он будто бы сказал: «Ну все... Это конец!» И это, действительно, был конец. Итог. Черта.

Мы с ним долгое время были соседями. Жили через коридор. Виделись каждый день. Потом разъехались и — разошлись. Он любил карты и выпивки, мне это было неприятно, и общих точек соприкосновения с годами становилось все меньше и меньше. Встречались чаще всего в редакции «Немана»: Борис то приходил занять пятьдесят рублей (обязательно пятьдесят), то приносил материал, мелкий, для «разных разностей»... Разговор был, что называется, на ходу: «Как жизнь? Как Валентина Алексеевна?» Вот и все. Месяца два назад я встретил его в лечкомиссии. Он сделал вид, что не заметил меня, и прошел мимо. Я тоже не остановил его. Лишь обернулся и посмотрел ему вслед — на его согбенную спину уже пожилого и к тому же больного человека. У него оказался рак правого легкого.

Он хорошо знал Чехова. И любил цитировать его на память. Особенно ему нравилось начало повести «Моя жизнь». Бывало, процитирует с выражением и потрет руками от удовольствия: хорошо! Но мне приходит на память другое

место из той же повести — начало последней главы: «Если бы мне вздумалось заказать себе талисман, я выбрал бы такую надпись: «Ничто не проходит»...

...Ах, как хотелось бы, чтобы это было именно так!

21 марта 1974 г.

Читаю роман Бориса Павленка «Мои далекие синие горы». На ложку беллетристики бочка публицистики. Но — занятно и... верно! Посмотрим, что будет дальше.

* * *

А Макаенок погорел — в буквальном смысле слова. Позавчера, то есть в прошлый вторник, у него сгорела дача в Ждановичах. Прекрасная была дача! Великолепная дача! Он в свое время отдал за нее шесть тысяч рублей. А полтора года назад один северянин давал ему за нее уже четырнадцать тысяч!

И вот — сгорела!

Между прочим, передавая подробности пожара, строя всякие предположения насчет того, что могло вызвать этот пожар (не исключается и поджог, так сказать, вторжение без оружия), он сказал:

— Не везет так не везет! Позавчера дача сгорела, а сегодня подметки оторвались. Только купил ботинки, неделю назад, и на тебе — оторвались! — И сам же громко засмеялся.

25 марта 1974 г.

Прочитал роман Бориса Павленка «Мои далекие синие горы». Хороший роман, неравнодушный. Да, в нем много публицистики. Но публицистика пропущена через сердце Андрея, главного героя романа, и не кажется чужеродной.