Откуда течёт «Неман» - [15]

16 июня 1970 г.

В день приезда, вернее — наутро, в столовой обращал на себя внимание Алексей Каплер, почти совершенно седой, с Юлией Друниной. Потом они куда- то исчезли, дня два их не было видно, а сегодня опять появились.

Евтушенко для меня существует конкретно, своими стихами, многие из которых представляются мне великолепными. Из Юлии Друниной запомнились только две строчки:

Кто говорит, что на войне не страшно, —

Тот ничего не знает о войне...

А что написал Алексей Каплер? Он кинодраматург, значит, сценарии к кинофильмам. Сценарии не читаются... А знаменитость не меньшая, чем Евтушенко, чем Юлия Друнина!

* * *

Пляж. В проходе (между навесами) разлегся во весь рост Евтушенко. Увидев меня, приподнялся, протянул руку:

— Я сегодня получил телеграмму от Макаенка. Моя поэма идет в восьмом номере. Просит прислать фотографию.

— Ну и отлично! Я рад — и за вас, и за «Неман»!

Спросил, когда сдается в набор восьмой номер, когда выходит из печати. Потом заговорил о том о сем — вразнобой. Разговор продолжался минут тридцать, не больше, а наговорить он успел — бог ты мой, с три короба!

Во-первых, его пригласили в Америку — совершить путешествие на старом пароходе по Миссисипи, — в качестве матроса. Но Московский Союз писателей, в частности, Арк. Васильев, ставит палки в колеса. Во-вторых, последняя книга («Избранное») набрала заказ на полтора миллиона, а дают только шестьдесят тысяч. Кстати. Ан. Софронов издает пятитомник, так заказов поступило только на семь тысяч, он пошел к Михайловну, клянчил,

и тот дал пятьдесят. В-третьих, если в Америку не поедет, то в августе махнет в Белоруссию. Ведь у него дед родился на Житомирщине, а жил какое-то время в Белоруссии и, кажется, оттуда и переселился в Сибирь. В-четвертых, в-пятых, в-шестых... И все в этом роде. И — ни слова о стихах, о поэзии, о литературе вообще. Когда ближе познакомились, я обнаружил, что взгляд у него не такой уж пронзительный, а самый обыкновенный, даже с теплинкой, и лицо обыкновенное... Может быть, пронзительность и сухость — защитная: маска, своего рода стена, которой он хочет отгородиться от любопытных и назойливых?

17 июня 1970 г.

Евг. Евтушенко:

— Как вы думаете, в Минск лучше на своей машине приехать?

Вечером:

— Работать ходил к Марье Ивановне Волошиной, а теперь здесь дали кабинет, во втором корпусе. Комната одиннадцатая. И работать, и спать иногда здесь буду. Там, — кивок в сторону, — невозможно.

...Здесь — это в нашем, втором корпусе, только этажом выше. У нас комната шестая, ему дали одиннадцатую.

18 июня 1970 г.

Ходил на мыс Карадаг. Это километра три, не меньше. Серо, однообразно. Вспоминал Красноярские столбы. Там все мягче, теплее и грандиознее! Там — Красноярские столбы В небо выставили лбы... А здесь — так, ничего особенного.

* * *

Евг. Евтушенко:

— Читали?— показывает книгу Б. Данэма «Герои и еретики». — Прочтите обязательно. Гениальная книга. Возьмите в библиотеке и прочтите. Обязательно.

Выходит из столовой, перешагивает (не перелезает, а именно как-то перешагивает) через заборчик и топает в свой корпус. Необыкновенно высокий, неуклюжий, и вместе с тем, как будто и ловкий, даже изящный. Впечатление такое, что в нем совмещается несовместимое.

* * *

Вечером, когда показывали по телевидению футбольный матч сборных Италии и ФРГ, вошел в комнату отдыха, осмотрелся. Во втором ряду одно место было свободное, но его кто-то «занял» — повесил на спинку пиджак... Заметив это полусвободное кресло, он быстро прошел к нему, тесня сидящих, взял пиджак, передал хозяину и сел, утопив тело, и так просидел неподвижно до конца первого тайма.

19 июня 1970 г.

На пляже подошел, протянул газету «Советская культура», сказал:

— Прочитайте. Хотя бы для того, чтобы знать, что вы печатаете.

Поговорили минуты две-три, и он ушел в другой конец пляжа, что напротив дома Волошина.

Я стал читать — сперва про себя, потом вслух, Валентине. Это был отрывок из поэмы «Под кожей статуи свободы», которая полностью публикуется в «Немане». Прочитал до конца и, сложив газету, пошел к нему. Он сидел, подставив солнцу грудь, живот и ноги, с книгой Б. Данэма «Герои и еретики». Я, разумеется, похвалил отрывок, сказал что-то в том роде, что это здорово и, мол, огромное спасибо от имени «Немана». Показал строчки, которые

мне особенно понравились. Сел — вернее, полулег — рядом, и мы опять разговорились и... проговорили без малого два часа. Он здесь работает понемногу, но пишет не стихи, а рецензию на новые книги стихов Семена Кирсанова, Андрея Вознесенского и Беллы Ахмадулиной.

— Это, оказывается, тоже интересно — писать рецензии!

После паузы:

— А сегодня послал три телеграммы: в Нью-Йорк — одному знакомому капитану по случаю его свадьбы, в Париж — Луи Арагону, — умерла Эльза Триоле, и в Москву — Твардовскому — ему исполняется шестьдесят лет...

Кстати, Твардовский, говорит, обиделся, что он, Евтушенко, передал свою поэму в «Новый мир» уже после того, как он, Твардовский, ушел оттуда. А сейчас Косолапов предлагает идти к нему — членом редколлегии по поэзии... Вот и не знаю, идти или не идти?

— Конечно, идти!

— Идти-то идти, да...— И он заговорил о возможной реакции тех, кто поддерживал старый «Новый мир». Чувствуется, что это ему небезразлично. От Твардовского перешел к Солженицыну. Он читал и «Раковый корпус», и «В круге первом»... О первом романе отзывается сдержанно, видно, не все в нем ему нравится. Зато второй — это, по его словам, чуть ли не роман века. Генрих Бёлль, прочитав «В круге первом», будто бы сказал: «Мне стыдно за то,