Откуда есть пошла земля нарофоминская - [61]

В тот момент, когда Иисус Христос инструктировал своего посланца, у него возникла необходимость умыться и обтереть лицо полотенцем. Он проделал этот незатейливый ритуал, и на полотенце отобразился лик Христа. Гонец взял полотенце и вместе с посланием доставил в Эдесу князю Авгарю. Князь после умывания стал утираться полотенцем, присланным Иисусом Христом, и эго облегчало его страдания.

Прошло какое-то время, Иисус закончил свою земную жизнь и вознесся на небо, но не забыл о болезни Авгаря и своем обещании исцелить его окончательно. Для выполнения этой благородной миссии Иисус посылает в Эдесу одного их своих апостолов по имени Фадей. И тот, прибыв по назначению, окончательно исцелил страдальца Авгаря.

Это чудо буквально потрясло всех жителей города Эдесы. Единодушным явилось их решение принять христианскую веру. Затем изображение Христа на полотне, как чудесный образ, превратили в икону и установили ее в нише стены над главными воротами в город. Иконе поклонялись как самой важной местной святыне. Когда мусульмане захватили Эдесу, они разграбили город и увезли икону. В 994 году византийские императоры выкупили икону у мусульман. Она была доставлена в Константинополь и 29 августа торжественно помещена в храм. В честь этого события и был построен храм в селе Большое Свинорье Наро-Фоминского района.

Празднование Спаса Нерукотворного Образа совпадает с окончанием жатвы и с завершением сева озимых культур. Отсюда пословицы и поговорки, например, "Третий спас хлеба припас". Вслед за медовым и яблочным спасом это один из самых значимых христианских празднеств второй половины лета.

Среди долины ровныя…

В 1913 году известный московский фабрикант и театральный меценат А.А.Бахрушин купил "изменившую ход всей семейной жизни" усадьбу в селе Афинеево.

После переезда его сын Юрий Алексеевич, как он сам выражался, начал "вволю наблюдать смену времен года и испытывать чарующее обаяние русской природы в той ее непосредственной дикости, в которой пребывал тогда еще забытый Богом и людьми Верейский уезд Московской губернии".

Насладившись прелестями окрестностей, познакомившись с историей, жизнью и традициями афинеевских крестьян, Юрий Бахрушин на следующий год предпринял поездку по соседним селам и деревням. О некоторых эпизодах своего знакомства с соседями Ю.Бахрушин рассказал в книге "Воспоминания".

"Самой любопытной усадьбой, в которую я случайно попал уже на второй год нашей жизни в Верине (Бахрушины стали так именовать село Афинеево — В.К.), было сельцо Жодочи".

В истории сел и деревень нашего района встречается много случаев изменения названий того или иного населенного пункта. Происходило это вследствие смены хозяев в период крепостного права и помещичьего землевладения, в связи со сменой церковного посвящения и по другим причинам. Во многих случаях мы можем добраться до основы топонима и понять его смысл и значение. Об этом шла речь, и довольно подробно, в одном из первых очерков, посвященном топонимике.

"Как-то я поехал с целью открытия "неизвестных земель" и заблудился. Какая-то лесная, малоезженая дорога, — писал Бахрушин, — вывела меня в поле. Среди этого поля высилась купа деревьев, в которых хоронилось какое-то здание. Приблизившись, я обнаружил, что это была небольшая каменная церквушка, вероятно, построенная еще в XVIII веке. Входные двери храма были заколочены большими коваными гвоздями, крыша местами вовсе отсутствовала или была сильно повреждена, стекла в окнах разбиты, решетки погнуты. Сквозь окно я проник внутрь, спугнув целую стаю птиц, гнездившихся на остатках резного и некогда нарядного иконостаса. В сущности говоря, внутри церкви ничего не было, кроме явных следов неоднократного ограбления. Вылезши обратно, я внимательно осмотрел окрестности: никаких признаков жилья поблизости не было — кругом расстилались поля, а впереди высиласъ небольшая роща, куда вела дорога, проходившая мимо церкви. По ней я и поехал. В роще эта дорога круто сворачивала вправо, деревья расступились и обнажили ярко-зеленую, залитую солнцем лужайку, обрызганную золотистыми одуванчиками, в глубине которой высился чудесный русский усадебный дом с нелепо вытянутыми белыми колоннами и желтыми стенами, отливавшими медью. Казалось, я попал в усадьбу Лариных. Вокруг дома кустились сирень, жасмин, акации, а сбоку виднелся маленький флигелечек, около которого женщина развешивала стираное белье. К ней я и подъехал.

Это оказалась жена управляющего, который ненадолго куда-то отлучился. Она мне сообщила, куда я попал и где я нахожусь, радушно угостила меня молоком и еще горячей свежей булкой. Тем временем появился и сам управляющий — высокий, плотный мужчина мрачноватого вида, насупленный, предпочитавший слушать, а не говорить. Впоследствии я понял, что эта обманчивая внешность была следствием необычной застенчивости. Он был полной противоположностью своей жены — веселой и общительной и очень пригожей.

На просьбу показать дом он ответил согласием, но добавил:

— Смотреть-то нечего. Пустой дом. Одни ободранные стены. Брошенный дом. Мертвый.

Однако этот мертвый дом говорил громче, чем многие живые. Как я выпытал у управляющего, он брошен владельцами в конце 40-х годов прошлого века, когда из него было вывезено все ценное, с их точки зрения. В дальнейшем полноправными хозяевами имения стали управляющие, так как продать усадьбу было сложно — она была майоратом. В доме никто не жил, но управители зорко следили за его сохранностью и частично приспосабливали его к своим надобностям. Так, например, весь нижний этаж обслуживал хозяйственные потребности. В окно бывшей гостиной вели сходни, и она была использована как курятник, в двух смежных комнатах хранилась рожь и проветривались овощи. Второй этаж и комнаты, выходившие в парк, внешне сохранились в неприкосновенности. Стены были оклеены старинными обоями ручной работы, напоминавшими росписи поповских чашек, стояла мебель крепостной домашней работы, примитивно сработанная по лучшим образцам. Особенно запомнился небольшой, но тяжеленный диван из простой березы, расписанный под карельскую. Сиденье покоилось на четырех страшенных львах, резанных из дерева. Видно было, что эти львы стоили многих слез и жестокой порки. Потолки хранили следы росписи, в прихожей стояли огромные лари, в которых хранилась одежда гостей, и на которых сидели и дремали их выездные лакеи, сохранились немногие люстры и торшеры. Но больше всего поразила меня угловая комната. Светлая, большая и просторная, она по двум своим стенам была обставлена застекленными шкафами красного дерева, сплошь набитыми книгами, стоявшими в идеальном порядке. Сквозь стекла виднелись добротные переплеты свиной кожи и пестрел щеголеватый зеленый и красный марокен. Раскрыв одну из нижних глухих дверок шкафа, я увидел, что он наполнен связками писем и рукописей. Это был семейный архив хозяев. С этого момента я "заболел" этой комнатой.