Открывая новые страницы... - [42]

«Дуче!

Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также вечное нервное выжидание закончилось принятием самого трудного в моей жизни решения… Что касается борьбы на Востоке, дуче, то она определенно будет тяжелой. Но я ни на секунду не сомневаюсь в крупном успехе. Если бы я даже вынужден был к концу этого года оставить в России 60 или 70 дивизий, то все же это будет только часть тех сил, которые я должен сейчас постоянно держать на восточной границе.

Я чувствую себя внутренне снова свободным, после того как пришел к этому решению…»

Дверь войны по мере ее приближения открывалась все шире и шире. К началу нашествия она была гигантской: от Ледовитого океана до Черного моря. Запереть ее наглухо уже было невозможно. Но Сталин до последнего момента надеялся на свою прозорливость и пророчество. Еще за месяц до начала войны в узком кругу он сказал:

— Пожалуй, в мае будущего года столкновение станет неизбежным.

Сталин, уповая на свою уверенность в том, что войну удастся отодвинуть, тем не менее последние месяцы перед войной уделял военным вопросам львиную долю своего времени. Так, в соответствии со специальной директивой Генерального штаба после совещания у Сталина началось выдвижение объединений и соединений из внутренних округов в приграничные (16, 19, 20, 21, 22-я армии). В соответствии с постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 июня 1941 года большая часть объединений должна была составить группу резерва Главного Командования. Но было уже поздно.

Сталин одобрил, учитывая взрывоопасную обстановку, досрочный выпуск военных училищ. После производства молодые командиры и политработники без отпуска сразу же направлялись в войска, где был их большой некомплект. После долгих колебаний Сталин решился и на такую крупномасштабную акцию, как призыв около 800 тысяч запасников, благодаря чему была доукомплектована 21 дивизия приграничных округов. К сожалению, эти шаги были осуществлены лишь за две-три недели до начала войны…

Приказом наркома обороны от 19 июня войскам ставилась задача по маскировке аэродромов, парков, баз, складов, рассредоточению самолетов на аэродромах. Но приказ только-только начал осуществляться… Так же как и вывод полевых пунктов управлений армий начался лишь накануне нападения. Необходимые мероприятия запоздали. Но и на них Сталин шел очень неохотно, часто подчеркивая навязчивую идею: «Эти шаги могут спровоцировать германские войска». Тимошенко, Жукову порой приходилось докладывать Сталину по два-три раза, добиваясь одобрения мер оперативного характера. Соглашаясь с военными, он где-то в глубине души надеялся, даже верил, что Гитлер не решится вести войну на два фронта. Хотя двух фронтов фактически уже не было. После поражения Франции Гитлер развязал себе руки на Западе. Сталин, придерживаясь очевидной, прямолинейной логики, глубоко заблуждался. Он как бы считал, что раз он не готов к войне, то ему ее навязать не могут. А что мы не готовы, Сталин почувствовал, когда после XVIII партконференции специально заслушал некоторых наркомов о состоянии и ходе перевооружения армии. Например, когда ему сказали, что для укомплектования новых танковых соединений не хватает 12,5 тысячи средних и тяжелых танков, 43 тысяч тракторов, 300 тысяч автомобилей, он не поверил. Аналогичная картина была и в авиации. Новых самолетов, как и танков, было не более 10–20 процентов…

Природа ошибок кроется не просто в неверных расчетах, неоправдавшихся прогнозах, злой воле агрессора. Все это было. Главная причина просчетов, ошибок, непростительных промахов коренится в диктаторском единовластии. Многие решения с далеко идущими последствиями принимались им единолично. Трудно винить наркомов, Главный военный совет, когда уже сложился статус «непогрешимого и мудрого вождя». Любое принципиальное несогласие с той или иной концепцией, точкой зрения могло быть быстро расценено как «непонимание», «противопоставление», «политическая незрелость» со всеми вытекающими отсюда последствиями. У всех еще были свежи в памяти политические процессы, на которых было подсудно все: позиция при подписании Брестского мира, знакомство, допустим, с Петерсоном, комендантом Кремля, — а значит, подготовка «дворцового переворота», — встреча за рубежом с официальным лицом, естественно, как «передача шпионских сведений» и т. д. Запуганность людей, утверждение стереотипа о гениальности лишь одного лица, необходимость непременного одобрения решений Сталина сузили и «обескровили» возможности диалектического анализа реальной ситуации, поиска реальных альтернатив, принятия подлинно коллективных решений. Генсек своим единовластием, безапелляционностью выводов перекрывал каналы поступления объективной информации, оригинальных предложений, нестандартных решений. Ему, как правило, говорили то, что он хотел слышать. Часто пытались угадать его желания.

В культовом единомыслии коренится один из самых глубоких истоков целого ряда просчетов, повлиявших на весь ход войны, особенно на ее начало.

В чем они выразились?

Большим политическим просчетом было, по нашему мнению, заключение германо-советского Договора о дружбе и границе между СССР и Германией 28 сентября 1939 года. После подписания месяцем раньше Пакта о ненападении, как шага, видимо, вынужденного, нужно было остановиться. Резолюции Коминтерна, решения XVIII съезда ВКП(б), ориентировка партии, обращенная к советским людям, говорили: фашизм — наиболее опасный отряд мирового империализма, режим террористической диктатуры и милитаризма. В мировоззренческих установках советских людей фашизм олицетворял в концентрированном виде классового врага. И вдруг — «дружба» с фашизмом?!