Открытый заговор - [17]

В своей полноте, в жизни, центром которой была религия, она всегда требовала полного подчинения себе. В этом и заключалась творческая сила религий. Они требовали преданности и обосновывали это требование. Они освобождали волю из плена эгоистических забот, зачастую целиком и полностью. Нет такой вещи, как «индивидуальное религиозное соло» – религии, замкнутой на самой себе. Определенные формы протестантизма и некоторые мистические течения близки к тому, чтобы сделать религию уединенным дуэтом между человеком и его божеством, но эти случаи можно рассматривать, как извращение религиозного импульса. Точно так же, как нормальный сексуальный инстинкт понуждает индивида отречься от своего эгоизма и послужить делу продолжения человеческого рода, нормальный религиозный инстинкт выводит человека из комфортной зоны его эгоизма на службу обществу. Это не сделка, не «социальный контракт» между человеком и обществом; это подчинение как индивида, так и общества чему-то высшему: божеству, божественному порядку, стандарту, праведности, чему-то более важному, чем они оба. То, что во фразеологии некоторых религий называется «наказанием за грех» и «бегством из Града Разрушения^[19]», является знакомым примером вынесения оценки и эгоистичному индивиду, и нынешней социальной жизни относительно чего-то гораздо более высокого.

Это третий элемент в религиозных отношениях: надежда, обещание, цель, которая отвращает новообращенного не только от него самого, но и от «мира», каков он есть, и обращает его к высшему. Сначала приходит отречение от себя, затем – служение, и затем – потребность в созидании, творении.

Для более утонченного ума этот аспект религии, кажется, всегда был его главной привлекательностью. Нужно помнить, что настоящая причина искания религиозности, рассеянная по всему человечеству, – это желание отречения от себя. Религия никогда не охотилась за своими избранниками; они сами шли ей навстречу. Желание отдавать себя более высоким целям, чем это позволяют рамки повседневной жизни, и отдавать себя свободно, явно доминирует среди этого меньшинства, но также прослеживается и среди подавляющего большинства обычных людей.

До сих пор религия никогда не преподносилась просто как преданность общему делу. Преданность всегда была в ней, но в ее основе лежали и прочие соображения. Лидеры каждого великого религиозного движения считали необходимым, чтобы оно объяснило себя в формате истории и космогонии. Было необходимо объяснить: «почему?» и «с какой целью?». Поэтому каждая религия должна была принять материальные концепции и, как правило, принять многие из моральных и социальных ценностей, существовавших на момент ее формирования. Она не могла выйти за рамки современных ей философских понятий, ей не на что было опереться, кроме хранилища научных знаний своего времени. И уже в этом были посеяны семена неизбежного упадка и исчезновения сменяющих одна другую религий.

Но, поскольку идея постоянного развития, уходящего все дальше и дальше от существующей реальности и никогда не возвращающегося к ней, является новой, и никто до самого недавнего времени не осознавал того факта, что сегодняшнее знание завтра будет почитаться за невежество, постольку каждая новая религия в мире до сих пор чистосердечно провозглашалась как высшая и окончательная истина.

Эта всеокончательность утверждения истины имеет большое практическое значение. Предположение о возможности дальнейшего пересмотра является тревожным предположением; это подрывает убежденность и разрушает ряды верующих, потому что между людьми существуют огромные вариации в их способности распознавать проявление одного и того же духа в изменяющихся формах. Эти вариации вызывают сегодня бесконечные трудности. В то время как некоторые умы могут распознать одного и того же Бога под различными именами и символами без какого-либо серьезного напряжения, другие не могут отличить друг от друга даже самых противоположных богов, если эти боги носят одинаковую маску и титул. Многим умам кажется сегодня совершенно естественным и разумным переформулировать религию с точки зрения биологической и психологической необходимости. Другие думают, что любое изменение в выражении веры представляет собой не что иное, как атеистическое искажение самого дьявольского свойства. Для этих последних Бог – антропоморфный настолько, что Он имеет волю и цель, проявляет предпочтения и отвечает взаимностью, то есть по существу является личностью – должен сохраняться до конца времен. Для других Бог – это Великая Первопричина, такая же безличностная и неодушевленная, как структура атома.

Взятые религиями исторические и философские обязательства, а также уступки общим человеческим слабостям в отношении таких некогда незначительных, но теперь жизненно важных моральных проблем, как владение собственностью, интеллектуальная деятельность, публичная открытость, а не какая-либо неадекватность в их адаптации к психологическим потребностям – вот что привело к широкой дискредитации Церквей как религиозных организаций. Они даже не пытаются искать правды в спорных вопросах и не дают никаких предписаний в отношении многих областей человеческого поведения, которые нуждаются в разъяснении. Кто-то скажет: «Я мог бы быть совершенно счастлив, ведя жизнь благочестивого католика, если бы я только мог поверить». Но большая часть религиозных учений, на которых основывается такая жизнь, слишком старомодна и слишком неуместна, чтобы вместить ту глубину веры, которая необходима для воцерковления думающих людей.