Открытые файлы - [3]

Дама, что делала нам замечания, наконец-то поняла, что «про крышу дома моего» сегодня петь не будут, и тихо вышла. Зал аплодирует все дружнее, свистит, улюлюкает, в общем, становится похоже на концерт, а уже прилично пьяный голос все настойчивее кричит: «Майк, "Город N!"»

Майк читает записки, но все же реагирует на голос из зала:

— Будет, все будет, ребята!

В записке просят «Пригородный блюз». Майк рассказывает, что это песня принесла им дурную славу:

— После нее нас все считают панк-группой, ну какой я, к черту, панк, я старый человек, я рокер!— говорит Майк и поет совсем новую песню «Гопники». В ней речь о тех, кто слушает Арабески и Отаван, кто не может связать двух слов, не сказав между ними ноту «ля», о тех, кто мешает нам жить, о гопниках одним словом. Нам песня приглянулась, и мы выражаем симпатию вслух. Некто, дойдя до нужной кондиции, забравшись на подоконник, голосом потерпевшего истерично орет: «Майк, "Город N!"» И падает с подоконника.

— Там что, уже стреляют?!— реагирует Майк.— Это очень длинная песня, и слова я плохо помню!

Зал дружно:

— Напомним!

И прогулка в уездный город N состоялась. Песни сменяли друг друга, одни чуть лучше, другие чуть хуже, но, в общем, концерт был замечательным. Абсолютно неожиданно для зала Майк спросил:

— Не пора ли заканчивать?

Зал закрутил головами и зашумел, как дубовая роща перед грозой. Становится ясно, что ребята все-таки споют «Пригородный блюз»: я слышу, как, переговариваясь между собой, они решают, какие слова спеть в начале. И вот они начинают в бешеном ритме: «Я сижу на даче и читаю...» Почувствовав, что скоро действительно придется прощаться, из зала посыпались вопросы.

Зал:

— Виктор, как ты относишься к Волану?

Цой:

— Майк его любит больше, но я его тоже люблю!

Зал:

— Майк, ваше кредо?

Майк:

— Как говорил Остап Бендер: всегда!

Зал:

— Майк, почему ты в очках? (весь концерт Майк играл в темных очках).

Майк:

— А почему ты в штанах?

Реплика из зала:

— Сыграйте по своей любимой песне, и разойдемся с миром!

Майк поет что-то из классики рок-н-ролла (на английском языке), Цой уходит от ответа, ссылаясь на незнание языка.

Зал:

— «Московский блюз». Майк:

— Ребята, здесь же не Москва!

Майк снимает с плеча гитару, которую на протяжении всего концерта так и не смог настроить, Цой расстегивает до конца красную рубаху и тоже раскланивается. ...Мы под сильнейшим впечатлением выходим под фонарный свет. Декабрьский мороз щиплет нас за возбужденные уши, постепенно приводя в себя (конечно, только тех, кто из себя вышел). Я тащусь домой на последнем трамвае, точно зная, что ночью мне приснится продолжение и я в унисон со вьюгой за окном буду петь во сне «ууу, транквилизатор» и буду улыбаться. Спасибо тебе, Миша! Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе, подпольный рок!

P.S. Спасибо также всем великим мастерам звукозаписи, которые оставили нам лишь приятные воспоминания о концерте и кучу испорченной пленки.

1983, ВИА «Песенка» (типа, подпись такая была).

Doc2.doc

Некое странное литературное произведение. Зачем-то написал, зачем-то сохранил. По-моему, году в 1996-м.

«Было же время!» — говорил каждый из нас хоть раз в жизни. А если честно, то этот вопрос мы задаем себе чуть ли не каждый день, спрашиваем и тщетно пытаемся понять, куда все ушло и кто во всем виноват.

Начало семидесятых — золотая гитарная пора, по крайней мере у нас во дворе. Гитара — она была в каждом подъезде, в каждом дворе, в каждой компании. Дворовый опыт резюмировал: «Кто тебя полюбит, если ты не знаешь хотя бы пары аккордов...», ты — ноль, если не можешь «забацать» вступление «Шизгары». И, как следствие этой струнно-щипковой армии, плодились, как котята у подвальной кошки, сотни ансамблей, таких же бездомных и никому не нужных, но таких же смешных и свободных. В школах и студенческих общагах они самозабвенно обезьянничали, подражая своим «забугорным» рок-н-ролльным соплеменникам. Если ты это помнишь, то нет смысла описывать все в красках; если ты этого не помнишь, то и объяснять бесполезно. Тебе никогда не понять, какой это был кайф — каждую субботу мы стаскивали свои пожитки в спортзал (пожитки — это самое подходящее название для тогдашней аппаратуры, уж она-то пожила, уж она-то повидала!). У нас был микрофон, бывший хозяин которого утверждал, что в него пела Клавдия Шульженко. А еще перед каждым выступлением мы подклеивали динамики и подпаивали отлетевшие провода; умеющие же настраивать гитары делали это за всех, и часам к шести все начиналось.

Те, кто приходил из двух десятых и двух девятых классов, казались нам огромной толпой, хотя почти каждого мы знали по имени. По тайному сигналу наши люди вырубали свет в спортзале, и начиналась всеми нами любимая игра. Мы становились музыкантами, да что уж там, мы становились Битлами, а все остальные — нашими преданными фэнами (даже те, у кого мы за пару часов до этого, просили списать или сшибали двадцатчики на сигареты).

Мы трясли патлами (по мнению директора школы, то, что хоть чуть-чуть закрывало уши, уже являлось жуткими патлами). Клеши, бахрома, распущенные волосы девчонок — все это тряслось и крутилось в безумном танце. Вода стекала ручьями по сине-масляным стенам спортзала. Вновь рвались динамики, горели усилители, но все это было уже неважно. Мы все вместе молились своим богам, мы совершали дикий, но искренний обряд. Мы были похожи на перепившего шукшинского попа, скачущего на швабре вокруг стола с криками «верую, верую!». (Кстати, мне этот поп вполне симпатичен.) Мы любили друг друга, хотя, конечно, били друг другу морды и отбивали друг у друга девчонок; но все-таки мы верили и любили, по крайней мере, пока звучала вся эта офигительнейшая лажа, которая в данную минуту и была рок-н-роллом.