Открытое окно - [47]

Мое терпение лопнуло.

– Может, ты скажешь в конце концов, с кем же ты заключила эту идиотскую сделку?

Ситуация была драматическая и парадоксальная. Только я подумал, что теперь, когда наши надежды узнать что-то через почтовое отделение или– через людей, помнящих историю «Дилижанса», рухнули и нам надо искать первую «Норвегию», как вот она сама пришла к нам в руки.

– Я выменяла «Норвегию» у одной дамы в первое наше посещение клуба. Это очень симпатичная женщина, – говорила мама.

Не без ехидства я сказал:

– Она симпатичная лишь тогда, когда видит перед собой мою наивную маму.

Начался обмен колкостями:

– Ты невыносим. Даже если и так, то что? Белый свет на марках кончается? Я читала лондонский каталог Робсона Лоу. То, что у моей «Норвегии» что-то вроде маленькой дырочки, ничего не значит, это все равно раритет и классик. А ты сразу… реквизирую! Хочешь, наверно, пойти к ней, той даме, и высмеять мои познания в области филателии? Да?

– У меня есть данные, что именно этот экземпляр «Норвегии» был собственностью коллекционера, которого убили, и эта марка связана с тем, что там произошло!

Мама судила о существе дела лишь по несчастному случаю, закончившемуся для меня больницей, и по отрывочным телефонным разговорам, которые я вел из дому.

– Ты с ума сошел? Скажи сразу, в чем виновата эта марка?

– Марка? Ни в чем! Зато виновата может быть твоя «очень симпатичная женщина»! – Я начал выходить из себя.

– Будь добр, докажи это! Никогда в жизни я не имела дел с убийцей!

Обиженная мама вышла из комнаты.

Я не мог посвятить ее в дело, с которым связано уже второе убийство. Я не имел права подвергать кого-либо риску.

– Да, чуть не забыла сказать тебе. Завтрак себе приготовишь сам…

До утра я не сомкнул глаз.

Согласно распоряжению мамы, я сам приготовил себе завтрак, пришил к рубашке оторванную пуговицу и, когда мама ушла в клуб, стал обдумывать план действий.

То, что первая «Норвегия» появилась в клубе – именно там ее выменяла мама, – свидетельствовало в пользу «симпатичной женщины», так как исключалась возможность того, что она была, к примеру, приятельницей убийцы… Почему? Да просто убийца не мог поступить так неосмотрительно и дать выплыть столь явным уликам.

Наверняка он обменял или продал эту марку раньше! Мама достала «Норвегию» у «симпатичной женщины». Женщина укажет нам следующее звено. И таким образом, шаг за шагом, мы дойдем до источника, до цели!

После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.

– После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, – сообщила мне телефонистка. – Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…

Я вернулся из ГДР в пятницу вечером. В субботу был занят делом об убийстве вдовы, розысками Посла в Варшаве, летал во Вроцлав. Спрашивать о телефонных звонках было некогда.

Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.

Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:

– Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел досмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».

Ковальского охватило волнение.

– Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!

– Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.

Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:

– Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю. У окна конверт вернулся в мой портфель.

– Дефектная!.. Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.

Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.

– У тебя больше ничего нет?

– Нет. – Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.

– Жаль.

Ковальский повернулся и исчез в зале.

Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.

– Привет, как жизнь, что слышно? – спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. – Что ты с утра такой озабоченный?

– У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся?

Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся:

– Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?

– Почему вдруг Ковальский?

– Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выровнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай „Греческие порты“, а я тебе дам первую „Норвегию“, и будем квиты также и за „Святого Мартина“.

– Значит, его тоже подловили?

– Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не дотерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.