Открытое окно - [32]

– Да, действительно исключительный случай, господин Канинхен, – отозвался я, впервые получив возможность подать голос – Раз вы говорите, значит, так оно и есть, – добавил я, чтобы пощекотать его самолюбие.

– А что вы собираете? – вдруг с интересом спросил он. – Тоже классику? Но… что вы, собственно, здесь делаете? Откуда вы появились? Здесь, в Мейсене, никто марок не собирает. Тут вообще все дилетанты. Есть только небольшой киоск при городском музее, а в нем цветочки, анютины глазки и тому подобная ерунда. И подумать только, все влюблены в старые фарфоровые черепки. У моих здешних коллег строителей целые серванты старых черепков. У того, который хотел провести меня на торгах, есть даже целая коллекция… старых ночных горшков. Чудесно, не правда ли?! – рассмеялся он. – Пусть мне кто-нибудь покажет, что марку когда-либо печатали на туалетной бумаге! А Мейсен делал ночные горшки! С синими мечами на дне… Так что же вы собираете?

– Собираю «Корабли».

– А откуда вы?

– Из Варшавы.

– О-о! Из Варшавы?…

Он был удивлен и не знал, что обо мне думать.

– Эта история с «Баварской семеркой» с красным штемпелем Альтетинга необыкновенно интересна. Я слушал ваши переговоры с фирмой Хампель очень внимательно. Вы назвали имя господина Рейнеке, с которым я имел удовольствие встретиться в Эрфурте, – сказал я, чтобы еще больше склонить его к дальнейшим излияниям.

– Так вы знаете старого Рейнеке? – Канинхен просиял. – Две порции шампанского! – крикнул он тут же. – Друзья наших друзей – наши друзья! Само провидение прислало вас сюда. Я ведь знал, предчувствовал, что в этом проклятом Мейсене что-то приобрету. Ваше здоровье!.. Почему вы сразу об этом не сказали? Мы с Рейнеке все равно что сиамские близнецы. У Рейнеке, между прочим, есть «Черная Виктория», погашенная на Ломбард-стрит 6 мая 1840 года. Он показывал вам ее? Вы заключили с ним какую-нибудь сделку? Он ничего не говорил вам? – продолжал Канинхен, не давая мне вставить слово. – Не говорил вам, где и у кого в Эрфурте самая редкая марка Польши?

– Где и у кого? – Я впился в него глазами.

Он заметил, что это произвело на меня впечатление.

– Ха! – откинулся Канинхен на спинку стула и протянул указующим жестом руку. – Настоящего филателиста видно на расстоянии! А, чтоб меня! Ни у кого нет такого нюха, как у Канинхена, – добавил он гордо. – Я сразу понял, что меня к тебе потянуло… Эту марку, дорогой коллега, «Десять краковских крон», – он торжественно поднялся со стула, – имею я!

– Нет, это действительно невероятно. – Я тоже встал и подошел к стойке бара. – Две порции шампанского!

Канинхен пошел за мной.

– Такую удачу нельзя не отметить, – проговорил я, взяв бокал в руку. – Ваше здоровье! И желаю, чтобы вы как можно скорее достали две и даже три «Баварские семерки», без дыр и с красными штемпелями!

Канинхен расцвел, как майский букет.

– Признайтесь, что эта «Семерка» необыкновенна! Что?… Нет?

– Это должно быть великолепно, коллега…

– Знаете что… – вдруг пришла ему в голову мысль. – По случаю приобретения моей «Семерки» я устраиваю ужин в ресторане Рихтера! Вы знаете, кто такой Винценц Рихтер?

Я не знал.

– Рассчитываемся! – решительно загремел он.

Мы вышли на Постштрассе и направились к центру.

– Мне хотелось бы, коллега, обговорить с вами одно запутанное дело, – заговорил Канинхен. – Скажу вам прямо. Был у вас в Кракове до войны человек, у которого имелись чудесные «Саксонии». Рейнеке переписывался с ним… Но тот хотел только «Краковскую десятку». А у Рейнеке такой марки не было. И кому тем временем удалось добыть эту знаменитую голубую «Десятку»? Ну, подумайте, коллега, кому? – остановился он, гордо выпяти» грудь.

– Конечно, вам, господин Канинхен!

– Точно. Вы правы. Вы попали в цель… Но в сорок втором, как строителя, меня забрали в организацию Тодта. А человек из Кракова на письма не отвечал. И только недавно, два года назад, мне пришла в голову мысль. В английском обменном бюллетене я обратил внимание па адрес одного коллекционера из Варшавы. Я написал ему любезное письмо, в котором спрашивал, не сможет ли он узнать, где проживает тот коллекционер из Кракова или где находится его коллекция. В первом же ответном письме мой корреспондент сообщил, что поищет нужного мне человека, и просил прислать ему блок «Гёте». Вы знаете, сколько стоит блок «Гёте»? В каталоге «Липсия» указана цена двести марок, в действительности же она значительно выше… Когда я послал ему блок «Гёте», то получил второе письмо, с сообщением, что интересующий меня коллекционер переехал в Варшаву. Я получил обещанный мне адрес и написал… Вскоре пришел ответ: меня просили прислать «Десять крон», а взамен предлагали роскошную пару красно-коричневых «Саксонии» № 1 «с». Но весь смысл, коллега, в том, что он хотел произвести обмен только из рук в руки. Почтой этот человек из Варшавы посылать не решался, он хотел, чтобы я послал ему через кого-либо «Десятку», а он отдаст этому человеку «Саксонии»… – озабоченно изливал передо мной душу Канинхен. – Поэтому я спросил у того, кому послал блок, не согласился бы он посредничать? Тот ответил, что согласен, но за определенный процент. «Вы пошлете мне пять польских блоков филателистической выставки 1928 года в Варшаве, так как в Германии эти марки достать легче, чем у нас», – написал он. У кого можно было найти блоки? У старого Рейнеке. Я выгреб последние гроши. Рейнеке содрал с меня по сто восемьдесят марок за блок. Но… ведь «Саксония» 1 «с» стоит такой жертвы. Я отправил варшавские блоки, и с той поры молчание. Я послал открытку с вопросом: был ли тот, кто взял блоки, у того, кто имеет «Саксонию», и обговорили ли они условия обмена? И ни слова в ответ. Как камень в воду.