Открытие медлительности - [10]

«Мне их никогда не переговорить, да я и не хочу, — думал он. — Лишь бы только они меня не переговаривали. Они должны меня спрашивать и с интересом ждать, что я им отвечу. Вот чего мне нужно добиться. Больше мне ничего не нужно».

Дерево. Идти к нему нужно по Евангелическому переулку, а затем по улице, называвшейся Сломанная Нога. От лазанья по дереву он не стал быстрее, это он уже понял. Но от дерева все равно была большая польза. Когда он карабкался по веткам, ему лучше думалось. Совсем не то что на ровной земле. Тяжелое физическое напряжение помогало ему увидеть порядок в окружающих предметах.

Сверху открывался прекрасный вид на Лаут: красные кирпичные стены, белые карнизы и бесконечные трубы, раз в десять больше, чем в Спилсби. Дома тут все были похожи на их школу, только что меньше. И без большого газона. И двора у них такого не было, закрытого со всех сторон высоким каменным забором. На крыше школы высились три толстые трубы. Прямо как в кузнице. Будто там внутри все время что-то куют. Скорее, перековывают.

«День исправления ошибок». Их было два: палочный день и розговый. Откуда берутся такие полые палки, неужели есть такие растения? Удивляло также обилие разных названий, которые использовались, когда речь шла о наказании. Голова называлась «репой» или «шарманкой», попа — «наковальней», уши — «лопухами», руки — «лапами», а провинившийся — «олухом». Джону дай Бог было управиться с обычными выражениями. Эти дополнительные слова казались ему пустой тратой времени.

Само наказание он игнорировал. Рот закрыть, смотреть вдаль, уносясь взглядом в неведомые края, — так можно пережить все дни исправления ошибок. Стыдно было только, что старосты держали провинившегося за руки и за ноги, как будто тот собирался сбежать. Джон игнорировал их тоже. Случалось, что наказывали и вне графика. Опоздал к молитве, ушел без разрешения к дереву, играл в кости — получи! На эмблеме школы было написано: «Qui parcit virgam, odit filium» — «Не пожалеет розги тот, кто любит дитя». Доктор Орм сказал, что это вульгарная латынь. По правилам «рагсеге» управляет дательным падежом.

Доктор Орм носил шелковые панталоны, жил в доме на Сломанной Ноге и проводил там, по его выражению, научные эксперименты с часами и растениями, и то и другое он собирал с энтузиазмом заядлого коллекционера. Рассказывали, что кто-то из его предков имел отношение к знаменитым «восьми капитанам из Портсмута». И хотя Джон так никогда и не узнал, что такого особенного сделали эти самые капитаны, незлобивый учитель связывался у него теперь с навигацией и он смотрел на него как на своего тайного союзника. Доктор Орм никогда не кричал и никогда не бил своих учеников. Быть может, дети интересовали его меньше, чем часы. Следить за дисциплиной он поручал классному наставнику, а сам же появлялся только на занятиях.

Джон считал, что необходимо научиться обращаться с такими людьми, как Стопфорд, — они были небезопасны. В один из первых дней, когда Стопфорд спросил его о чем-то, Джон сказал:

— Сэр, мне понадобится время, чтобы дать вам ответ!

Наставник опешил. Такое поведение дело нешуточное, в этом было даже что-то пугающее. Если всякий начнет требовать больше времени, то порядку и дисциплине придет конец.

Томас Вебб и Боб Крэкрофт вели толстые тетради, в которые они каждый день что-нибудь заносили красивым почерком. На обложках было написано: «Изречения и мысли» или «Употребительные латинские высказывания и фразы». Это производило хорошее впечатление, и потому Джон тоже завел себе пухлую тетрадь, которую он озаглавил так: «Примечательные фразы и конструкции для памяти». Сюда он выписывал цитаты из Вергилия и Цицерона. Когда он не писал, тетрадь лежала в тумбочке, под одеждой.

Ужин. Сначала длинная молитва, потом хлеб, пиво и сыр. Мясной бульон им давали только раз в неделю, овощей не давали вовсе. Кто промышлял по чужим садам и огородам, тот получал розги. В Рэгби, рассказывал Аткинсон, учащиеся заперли ректора в подвал. С тех пор у них три раза в неделю мясо и только раз в неделю порка.

— Он все еще сидит в подвале? — спросил Джон.

На флоте тоже бывают бунты, даже против адмиралов!

Дортуар был просторным и холодным. Повсюду на стенах шли имена бывших учеников, которые добились чего-то в жизни, потому что прилежно учились в этой школе. Окна забраны решетками. Кровати рядами, ко всякому спящему подходи с любой стороны. И нет спасительной стенки, в которую можно просто уткнуться носом или выплакать свое горе. Ты лежишь, притворясь, будто спишь, пока не заснешь. Свет горел всю ночь. Стопфорд обходил всех подряд, проверяя, где у кого руки. Джон Франклин никогда не попадался, его прогулки под одеялом ускользали от постороннего взгляда, потому что были неспешными.

Перед сном он частенько повторял то, что выучил за сегодняшний день, или просто беседовал с Загалсом.

Это имя пришло к нему как-то во сне. Загалс представлялся ему высоким спокойным мужчиной в белых одеждах, который смотрел на него из дальнего угла на потолке и умел слушать, даже если мысли были не очень простыми. С Загалсом разговаривать было легко, он никогда не исчезал внезапно. Сам он почти ничего не говорил, только иногда скажет слово, и от этого слова все становится на свои места и наполняется смыслом, ускользавшим до тех пор от Джона. Советов Загалс никогда не давал, но по выражению его лица Джон всегда знал, что он думает. Или, во всяком случае, мог понять, в какую сторону он больше склоняется, в сторону «да» или в сторону «нет». Иногда он улыбался, приветливо и вместе с тем многозначительно. Самым же замечательным было то, что у него было время. Загалс оставался так долго, пока Джон не засыпал. Вот и Мэтью скоро вернется.