Открытие Индии - [12]

К тому же, если бы мы и избегли всех этих событий, рискованно сейчас писать для будущего, когда все сегодняшние проблемы будут, возможно, уже мертвы и похоронены и на их месте возникнут новые проблемы. Я не мог рассматривать нынешнюю мировую войну как очередную войну, отличающуюся от других только большими масштабами. С того дня, как она разразилась, и даже еще раньше, я был полон предчувствий грандиозных перемен, катаклизмов, в результате которых при всех обстоятельствах должен был возникнуть новый мир. Какую цену будут иметь тогда мои жалкие писания о прошедшей и исчезнувшей эпохе?

Все эти мысли тревожили и сдерживали меня, а за ними в тайниках моего сознания скрывались более глубокие вопросы, на которые мне нелегко было найти ответ.

Подобные мысли и затруднения возникали у меня и во время моего прошлого тюремного заключения, длившегося с октября 1940 по декабрь 1941 года. Большую часть этого срока я просидел в своей старой камере в тюрьме Дехра-Дун, где шестью годами раньше я начал писать свою автобиографию. В течение десяти месяцев я не мог заставить себя работать; я проводил время за чтением, копался в земле и ухаживал за цветами. В конце концов я все же взялся за перо, намереваясь продолжить свою автобиографию. В течение нескольких недель я быстро и непрерывно писал. Но прежде чем работа была закончена, меня неожиданно освободили, задолго до истечения четырехлетнего срока моего заключения.

Хорошо, что я не успел закончить начатую книгу, ибо в противном случае меня могли бы уговорить послать ее издателю. Просматривая ее теперь, я вижу, как мала ее ценность, сколь многое в ней кажется устаревшим и неинтересным. События, которые в ней затрагиваются, утратили свое значение, превратившись в обломки полузабытого прошлого, покрытые лавой последующих вулканических извержений. Я потерял всякий интерес к ним. В моем сознании ярко запечатлелись личные переживания, наложившие на меня свою печать; соприкосновение с некоторыми лицами и некоторыми событиями; общение с массами — индийским народом в его бесконечном многообразии и удивительном единстве; некоторые искания разума; волны тоски и чувство облегчения и радости, охватывавшие меня, когда тоску удавалось одолеть; веселое возбуждение момента действия. О многих из этих вещей не следует писать. Внутренний мир человека, его чувства и мысли содержат что-то глубоко личное, что не должно и не может поверяться другим. И все же эти встречи и столкновения, личные и не личные, значат очень много. Они оказывают свое'злияпие на человека, формируют его, изменяют его отношение к жизни, к его собственной стране и к другим народам.

Здесь, в Ахмаднагарской тюрьме, как и в других тюрьмах, я занялся садоводством и ежедневно часами, даже под палящим солнцем, копал землю, подготавливая клумбы для цветов. Почва была очень скверная, каменистая, засоренная обломками и мусором от прежних строек и даже остатками древних памятников. Это место историческое, место многочисленных битв и дворцовых интриг. История этого места по отношению ко всей истории Индии не слишком древняя и не играет особенно важной роли в цепи более серьезных событий. Однако одно выдающееся событие того времени до сих пор сохраняется в памяти: мужество красивой женщины Чанд Биби, которая с мечом в руке защищала эту крепость и вела свои войска против армий империи Акбара. Она была убита одним из своих же воинов.

Роясь в этой несчастливой земле, мы обнаружили остатки древних стен, крыши и верхушки куполов зданий, похороненных глубоко под землей. Мы не могли проникнуть далеко, так как глубокие раскопки и археологические изыскания не одобряются властями, да у нас не было для этого и необходимых орудий. Однажды нам попался высеченный из камня прелестный лотос. Он составлял часть стены, по всей вероятности над входом.

Я вспомнил о другой, менее приятной находке в тюрьме Дехра-Дун. Три года тому назад, копаясь в своем маленьком дворике, я натолкнулся на любопытную реликвию прошлого. Глубоко под землей были обнаружены остатки двух столбов, и мы разглядывали их не без некоторого волнения. Они составляли часть старой виселицы, действовавшей здесь тридцать или сорок лет назад. Тюрьма давно уже перестала служить местом казней, и все видимые следы стоявшей здесь ранее виселицы были уничтожены. Мы обнаружили и извлекли из земли ее фундамент, и все мои товарищи по заключению, участвовавшие в этой работе, радовались, что мы наконец убрали эту зловещую штуку*.

Теперь я отложил в сторону свой заступ и взялся за перо. Быть может, то, что я пишу сейчас, постигнет та же участь, что и мою незаконченную рукопись, начатую в тюрьме Дехра-Дун. Я не могу писать о настоящем до тех пор, пока не буду свободен, чтобы ощущать его в процессе активной деятельности.

Именно необходимость действовать в настоящем позволяет мне ясно осознать это настоящее, и тогда я могу писать о нем свободно и с известной легкостью. В тюрьме оно представляется мне чем-то расплывчатым, смутным, чем-то таким, что я не могу ухватить или воспринять как ощущение момента. Оно перестает для меня быть настоящим в подлинном смысле этого слова, но в то же время это и не прошлое с его неподвижностью и застывшим спокойствием.