Откровенно об иммунитете. Вакцинация - [33]

На самом деле, он первый врач, с которым я всегда советуюсь. Когда однажды утром мой сын проснулся на рассвете с лицом, так сильно опухшим от аллергической реакции, что даже белки глаз выпирали над роговицей, я позвонила отцу. Я хотела знать, надо ли немедленно ехать в отделение скорой помощи или можно было подождать пару часов и пойти на прием к нашему врачу. Отец заверил меня, что можно подождать, а припухлость неопасна. «Это всего лишь жидкость», – сказал он. Теперь, каждый раз, когда у сына отекают глаза, я повторяю себе: «Это всего лишь жидкость».

Мой сын с самого раннего детства страдал тяжелой аллергией. Педиатр называл его «аутсайдером», так как мой сын воплощал собой статистическую аномалию. К трем годам из-за аллергии у него стали сильно отекать носовые ходы, а эти отеки, в свою очередь, провоцировали частые инфекции, которые каждый раз приходилось лечить антибиотиками, но каждый раз инфекция возвращалась. После третьего раунда лечения антибиотиками педиатр посоветовал хирургическое удаление аденоидов, которые распухли так, что почти полностью блокировали носовые ходы.

Хирургическое лечение казалось мне перегибом; мне совсем не хотелось, чтобы моему сыну удалили часть его лимфатической системы. Я начала рыться в источниках и была сильно встревожена, узнав, что эту операцию широко практиковали в самом начале двадцатого века, когда она считалась способом излечения всех детских болячек. Отец вполне сочувственно относился к моим сомнениям. У него самого не было нёбных миндалин, потому что в его семье какой-то заезжий доктор удалил миндалины за один присест всем четверым детям: отцу, его братьям и сестрам. Тогда это считали стандартной мерой профилактики ревматизма; эта операция перестала быть рутинной после того, как исследования показали, что риск операции перевешивает ее потенциальную профилактическую пользу. Как правило, считал отец, стоит воздерживаться от избыточного лечения, но если альтернативой хирургическому вмешательству является бесконечный прием антибиотиков, то операция представляется самым разумным выбором.

Я откладывала окончательное решение еще полгода, все время пытаясь делать что-то другое. Одна подруга предложила мне дорогой фильтр для воздуха, и я его купила. Аллерголог посоветовал держать полы в идеальной чистоте, но это был сизифов труд, потому что микроскопические аллергены постоянно витали в воздухе и садились на пол. Но я упорно смывала с пола невидимую грязь и каждый день меняла ребенку простыни и наволочки. Несмотря на его протесты, я каждый день промывала ему нос солевым раствором. Я опрыскивала ему носовые ходы из назального спрея, кормила его диким медом и поила крапивным чаем. Потом его затрудненное, громкое дыхание стало по ночам неровным и прерывистым. Я подкрадывалась к его кроватке и задерживала дыхание, чтобы оценить, как долго он при каждой задержке обходился без воздуха. После особенно долгих остановок дыхания он просыпался, хватал воздух ртом и кашлял. После этого я решилась на операцию.

В день операции женщина-хирург напомнила мне, чтобы я не ждала немедленных чудодейственных результатов. Она уже обсуждала со мной этот вопрос раньше и предупреждала, что инфекции могут продолжаться, несмотря на операцию. Я же от всей души надеялась не на то, что операция сотворит чудо, а на то, что она не принесет вреда. Хирург уверила меня, что это простая и почти безопасная операция. Самая опасная ее часть – это анестезия.

Тем временем в комнату, заваленную игрушечными стетоскопами и игрушечными шприцами, пришел анестезиолог и поинтересовался, есть ли у меня вопросы. Я сказала, что хочу быть рядом с сыном во время вводного наркоза и во время выхода из анестезии. Эта просьба не понравилась анестезиологу. Исследования показывают, сказал он мне, что жесты и мимика встревоженной матери может вызвать у ребенка страх перед операцией, из-за которого он будет сопротивляться анестезии. Было два способа толковать этот ответ, сказала я ему: или согласиться с тем, что присутствие матери вредит ребенку, или с тем, что внушение уверенности матери благотворно для ребенка. Мы принялись тихо спорить, пока муж и сын накладывали друг другу игрушечные повязки. Намек на то, что я истеричка, угрожающая здоровью собственного ребенка, так меня разозлил, что я и в самом деле едва не устроила истерику. Наконец, мы сошлись на том, что мне разрешат держать сына за руку во время вводного наркоза, если я соглашусь сесть так, чтобы он не видел моего лица.

Я разговаривала с сыном из-за занавески, закрывавшей его поле зрения до тех пор, пока не подействовала анестезия. Вид его расслабленного тела страшно действовал мне на нервы – это было похоже на репетицию смерти, и мне захотелось убежать в комнату ожидания, но анестезиолог крикнул мне вдогонку, чтобы я поцеловала сына. Это было ужасно.

Воздушный шарик с улыбающейся физиономией болтался под потолком комнаты ожидания. Он висел там с того момента, когда муж отвязал его от мягкой игрушечной свинки – ее дала сыну няня клиники и сказала, что он может взять свинку с собой в операционную. Врачи не возражали, даже суровая женщина-хирург. Они считали, что свинка будет источником успокоения для ребенка.