Откровение огня - [100]

одиночества. Таких «тайн» в «Откровении» семь. Знаешь, что случилось сегодня, когда я читала о белом огне? У меня появилась опять та же дрожь, как тогда, в квартире Михина. Не спрашивай почему — это необъяснимо. А потом вдруг вспышка в голове, словно в нее молния ударила. Знаешь, как ночью бывает — вспыхнет молния и все осветит. Так вот, у меня точно так же вспыхнуло в голове, и я увидела гору. На ее вершине — башня, та самая, что мне раньше привидилась, только в этот раз я еще увидела спускавшегося оттуда человека. Я сразу догадалась: это Евларий! И тут меня осенило: Шамбала находится на Алтае! Рерих искал ее на Алтае, но не нашел, а она — все же там! Тайны «Откровения» — это тайны Шамбалы! Евларий пришел в Захарьину пустынь оттуда, чтобы открыть их монахам, а те должны были приспособить учение об энергии ума для обычных людей и открыть его всем нам. Но что же получилось? Тайны Шамбалы оказались в АКИПе! Это же абсурд! В Шамбале такой оборот дела вызвал возмущение. Я поняла мой сон так: Евларий хочет, чтобы я забрала «Откровение огня» из АКИПа и вернула его в Шамбалу. Я знаю точно — мой сон послан оттуда. Едем вместе на Алтай, Алик! Я думаю, Рерих не нашел Шамбалу, потому что она его не звала. Меня же, нас она зовет! Это такой сильный зов, Алик, я не могу ему противостоять. Да и зачем? Что нам делать в Москве? С университетом теперь покончено, и нет ничего, что бы нас здесь держало. Моей получки на два билета до Барнаула не хватит, но не важно. Купим билеты до станции, куда денег хватит, а там что-нибудь придумаем. Как бы там ни было, до места мы доберемся, я уверена… Алик, ты спишь? Как же ты можешь спать, Алик!..

12

«Вместе с сердцем забилась память.

Сердце и память стали одно,

и ночь изумила своей прозрачностью.

Пустота наполнилась смыслом,

а в безмолвии услышалось Его дыхание».

— Ты веришь в переселение душ? — спросила меня Надя на Тверском бульваре, где мы прогуливались после посещения Кареева.

— Я это не исключаю.

— Уже который раз мне приходит в голову мысль, что я была в прежней жизни Олей Линниковой. И у меня, как подумаю о Шамбале, возникает какое-то лихорадочное чувство. Я раньше совершенно не сознавала, как много происходит в жизни необъяснимых вещей. А икона Чесучова? Я тебе о ней рассказывала?

— Какого Чесучова?

— Солагерника Степана, с которым я разговаривала перед нашей поездкой в Посад. Этому человеку после рассказов Линникова тоже приснился Евларий, и он его нарисовал. Свой рисунок Чесучов называет «иконой». Он прежде никогда не рисовал, для него рисовать все равно что для тебя выйти на сцену и запеть оперную арию…

— Я, между прочим, занимался пением, — заметил я.

— Да подожди ты, ты слушай, как это было, — с досадой остановила меня разгорячившаяся Надя. — Уже одно то странно, что пожилой человек, простой колхозник, собирается что-то рисовать. Причем Чесучову это не просто захотелось — его охватило жгучее желание и не отпускало, пока он не взял картонку и карандаш. Рука, говорит, сама двигалась. Никогда не рисовал, а получилось не хуже, чем у профессионального художника. Чесучов пришел со своей иконкой на похороны Аполлонии, и я видела его художество. У Евлария довольно характерное лицо: короткий нос, чуть прищуренные глаза, над правой бровью — шрамик…

Шрамик… Где я уже слышал о шрамике?.. Не слышал — читал! Читал в «Любителе древности» у Сизова. Или Чесучову известна монастырская легенда о Захарьиной пустыни? А может, он знает от Степана какую-то другую легенду?

— Слушай, Надя, как ты думаешь, согласится Чесучов показать свою иконку и мне? — спросил я.

— Ага, любопытно стало! А сначала все ухмылялся!

— Так согласится или нет?

— Думаю, что легко согласится. Только ведь он живет не в Москве, а в Малоярославце, туда часа два ехать на электричке.

— Не важно. Как я могу с ним связаться?

— Связаться с ним довольно сложно. Он работает сторожем в школе. Надо звонить в эту школу и просить передать ему, чтобы он перезвонил. Я свяжусь с ним сама и договорюсь о встрече. Кстати, мы можем съездить в Малоярославец вместе, в эти выходные, например. Как ты на это смотришь?

И Надя пообещала мне уже сегодня позвонить Чесучову.

Я взглянул на часы и сообщил, что мне пора.

— Ты спешишь? — разочарованно спросила она.

— Я собираюсь еще поработать. Из-за Кареева у меня выпало полдня — придется наверстывать вечером.

— Я понимаю, — уныло согласилась Надя. — Я, между прочим, тоже теперь работаю. Надо же зарабатывать на жизнь. Устроилась санитаркой, в 1-ю Градскую больницу, где лежала Аполлония. Удивлен? А меня такая работа вполне устраивает. Вчера я отдежурила первый раз. На этой неделе я в ночной смене, с восьми вечера до восьми утра. — Она посмотрела на часы. — Через три часа опять заступать. Ты к метро? И я с тобой. Съезжу домой переоденусь.

Мне предстояло еще сообщить ей о своем решении.

— Надя, я должен тебя разочаровать и по другому поводу. Супружеские перестановки…

Надя внезапно остановилась.

— Правда? — выдохнула она, и ее взгляд упал в землю.

— Я хочу тебе все объяснить…

— Не надо, не объясняй! — опять перебила она меня. Морщинки у нее на лбу стали еще резче. — Ты знаешь, Берт, я хочу пройтись еще разок по бульвару. Ты иди, а я — обратно.