Откровение или бред? - [51]

Но рядом с этим стоит и правда жизни. Рядом с этим стоит действительность. Рядом с этим стоит чувство любви. И вот в душе человека возникает и происходит борьба добра и зла, любви и злобы, правды и неправды, реальности и порождения болезненной фантазии. Пока, однако, контроль сознания еще цел, пока акт мышления еще царит, до тех пор берет перевес жизнь объективная, жизнь фактическая, жизненная правда, и за свою натуру ревнивец наказуется только этим ужасным чувством сомнения и борьбы. Но любовь… любовь страдает. Она тускнеет, она темнеет, она падает для ревнивца. Остается животная страсть, остается задетое самолюбие, остается неудовлетворенность, остается боязнь лишиться собственности, но это уже не будет чистая любовь.

Вместе с этим является подозрительность, заставляющая человека прибегать к нечистым и нелепым действиям и поступкам, вытекающим из его нечистых и нелепых суждений и представлений. Он начинает подсматривать, тайно выслеживать, осматривать места, где бывает любимый человек, задавать вопросы, которыми он старается изловить и уличить виновников, вскрывать письма, подкупать прислугу и совершать другие соответственные поступки.

Но до сих пор он таит в себе этот ад души. Он еще, часто искусственно, мил, ласков и любезен с любимым предметом, хотя рядом с этим нельзя не заметить в нем крайней нервности, раздражительности, чрезмерной изменчивости и переменчивости настроения, порывистости и проч. До сих пор он не выражал предмету своей любви ни сомнения, ни подозрительности. Все это он переживал один. Все это он таил внутри своей души, почему и представлялся замкнутым, сосредоточенным, угрюмым и неоткровенным.

Нужно ли ему иметь внешний повод со стороны предмета своей любви?! Ничуть. Шекспир необыкновенно метко охарактеризовал это состояние словами Эмилии:

Ревнивые не потому ревнуют,

Что повод есть, а просто потому,

Что ревность в их натуре. Ведь ревность —

Чудовище, которое себя

Само зачнет, само и порождает.

«Не измены женщины учат нас более им не доверять, а этому учат наши собственные измены» (Бурже).

В таком приблизительно виде протекает первый период ревности – период внутренней ассимиляции действий и поведения любимого человека под приправою болезненного чувства усиленного внимания, чрезмерной наблюдательности, крайне болезненного сомнения, подозрительности, добавлений образов фантазии, иллюзии мысли и ошибочных представлений и суждений. До сих пор ревнивец не открывал своих карт. Его болезненное состояние сдерживалось контролем сознания действительности. Это был период скрытой и пассивной ревности. После этого страсть переходит во второй период – период активный, или агрессивный.

Подобный переход совершается внезапно и неожиданно, почти всегда в состоянии аффекта, когда ревнивец забывается, выходит из себя и изливает все содержимое своей души. При этом разыгрывается драма, когда ревнивцы сбрасывают с себя оболочку сдержанности и выкладывают начистоту все то, в чем они подозревают предмет любви. Все, тщательно досель скрываемое, теперь проявляется в самой грубой и резкой форме. Самый внешний вид ревнивца в этот момент обращает на себя внимание: у мужчин – лицо красное, глаза налитые кровью, выражение крайней напряженности, гнева и раздражительности, в руках и в губах дрожь, речь гневная, прерывающаяся и нескладная. Один из свидетелей в судебном процессе выражается о ревнивце, что он в этот момент напоминает «взбешенного кота» (Proal). Овидий выражается так: «Orа tument ira nigrescunt sanguine venae[28]». Женщина в этот момент имеет несколько иной вид: она бледна, глаза блестят, вся дрожит… В этот момент культура и воспитание устраняются, и человек является во всей красе своей грубой животной натуры.

После таких откровенных объяснений ревнивец ведет свое дело начистоту. Он не скрывает своей ревности, и теперь являются уже два страдальца. Страдая сами, они заставляют страдать и других, и, будучи несчастными сами, они делают несчастными и других.

Подозрительность ревнивца настолько усиливается, а образы фантазии настолько подавляют действительность, что многое из воображаемого им принимается за истинное и реальное. Здравый рассудок теряет власть над игрою фантазии, и человек уже не в состоянии сдерживать себя. Из роли наблюдателя, из роли жертвы он начинает переходить к роли активной и даже к роли преследователя и палача. На почве наблюдательности и подозрительности порождается бред уверенности в супружеской неверности и измене, почему из положения преследуемого ревнивец переходит в положение преследуемого преследователя. Он высказывает свои замечания о сомнительности и непозволительности отношений предмета любви к окружающим; он запрещает то или другое в его действиях; он открывает факты нарушения супружеской верности, даже проступки и преступления. Рядом с этим проявляется целый ряд нередко самых обидных и оскорбительных мероприятий в ограждение неприкосновенности своей живой собственности. Прежде всего, ревнивцы никуда не выпускают предмет своей любви и никого к нему не допускают. Если же к тому настоит жизненная необходимость, то они измучивают себя и свою жертву. Часто они идут по пятам своей жертвы, то высматривая ее из-за угла или из-за дерева, то сопровождая открыто. Ждут ее на лестнице, на тумбе уличной, подслушивают разговор, лежа под диваном или запрятавшись в шкаф… Они все подмечают. Каждый шаг, каждый выход заподозревается в свидании с любовником. Для этого измеряется расстояние количеством шагов и время, потребное на производство 100 и 1000 шагов, – время, нужное для произнесения такого-то или такого-то разговора, и т. д. Ласковое слово с человеком считается излишней роскошью и ставится в вину. Но и сдержанность, холодность и суровость не спасают человека от подозрения в виновности и принимаются за особенный прием, за особенную хитрость и политику. Несмотря на всю безукоризненность поведения жертвы, ревнивцы сами из своей фантазии создают сцены и ими изводят свои жертвы. Оставаясь наедине, ревнивцы рисуют самые ужасные, самые подлые и непозволительные сцены измены, разврата и разнузданности – все это принимают за возможное и действительное и затем переносят на свою жертву, истязают ее и позорят. Ни клятвы, ни жалобы, никакие самопожертвования, ни гнев, ни возмущения не разубеждают их, а еще более укрепляют в их болезненном подозрении. Нет тех оскорбительных приемов, которых они не допускали бы по отношению к своим жертвам, нет тех оскорбительных слов, которыми они не клеймили бы свои жертвы, нет тех оскорбительных сцен, которых бы они не навязывали своим жертвам… Самые безжалостные оскорбления наносятся решительно без всякого повода. Ни добрые чувства, ни человеческие отношения, ни сожаление, ни уважение, ни порядочность – ничто не имеет места. Все это они заподозревают, все это они омрачают своим больным воображением, все это они мешают с грязью и превращают в грязные покушения.