Откровение Дионисия - [3]

— Ты гляди-ка, а! — воскликнул Дионисий. — Молодец, сыне! Даст Господь и ты будешь ладным изографом. А больше мне у Господа и простить нечего… Ну, а что сидим? Пора и кашу варить.

… Горел костер, кипело, булькая в котле, подвешенном на тагане, варево. Феодосий собирал прямо на зеленой траве у костра обеденный походный стол. Он разостлал широкую белую холстину, достал из берестяного туеска деревянные ложки, холстяной же мешок с хлебом, достав из сундука, подал отцу. Тот сам стал нарезать ломти.

… И вот в широкой деревянной мисе дышит паром, пахнущая дымком каша.

— Помолимся, — сказал Дионисий, когда все собрались вокруг скатерти.

Сыновья встали рядом с Дионисием на колени, и он первым осенил себя крестным знамением.

— «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволение», — проговорил Дионисий слова молитвы и осенил крестным знамением походный стол.

Все взяли ложки и Дионисий, постучав по краю мисы, разрешил начать трапезу. Только начали, а Владимир вдруг чего-то увидел.

— Глянь, тятя, идет кто-то, — показал он в сторону леса, из которого недавно вышли сами.

— Богомолец, поди, — коротко глянув на приближающегося путника, сказал Дионисий.

В лаптях на босу ногу, в холщевой рубахе, подпоясанной бечевкой, с тощей серой котомкой за плечами, путник поравнялся с обедавшими изографами.

— Мир вам, добрые люди, — поклонился он Дионисию с сыновьями, сняв с головы войлочный колпак. — Хлеб да соль.

— Спаси, Господи, — ответил Дионисий. — Мир и тебе, добрый человек. Не откажись разделить трапезу с нами.

— Благодарствую, — опять поклонился путник и, сняв котомку, подошел к костру.

— Володимир, — сказал Дионисий, — добавь кашицы из котла.

Путник, помолившись, достал из котомки свою, завернутую в тряпицу ложку и присоединился к трапезе.

— Откуда будешь и куда путь держишь, мил человек? — спросил Дионисий.

— Зовут Егорий, а иду, можно сказать, из самой Москвы. Странствую по святым местам.

— Давно ли с Москвы?

— Ушел оттоль по осени. Молился и трудился в ярославских да костромских монастырях. По весне в монастырях вологодских пребывал. Теперь вот иду в здешние святые места преподобных Кирилла и Ферапонта… А я чей хлеб да соль ем?

— Да и мы, можно сказать, из Москвы. Только давно ушли оттуда. Третье лето, как по монастырям обитаем. Иконники мы, изографы. Дионисий я, а это чада мои Феодосий да Володимир.

Странник удивленно глянул на Дионисия.

— Да нежели Господь сподобил меня в скитаниях моих встретить самого Дионисия — мастера?! Воистину неисповедимы пути твои, Господи!

— Что, разве слыхал обо мне?

— Да как не слыхать-то! Вся православная Москва тебя знает, иконам, тобою писанными, поклоняется. Да разве только Москва? Был я на Волоке Ламском в то лето у игумена Иосифа, так и там тебя помнят и почитают.

— Да… писали мы у него иконостас в церкви святого Успенья.

— И в иных монастырях, где я был, о тебе тоже поминают часто. Все желают иметь иконы письма Дионисиева, именуют первым среди иконников наших.

— Спаси, Господи, на добром слове, Егорий… Рад бы послужить Господу во всех монастырях Руси Святой, да не хватит на то жизни моей. Вот послал Господь работу в обители Ферапонтовской. Там после пожара храм каменный владыка Иоасаф поставил. Вот и идем его расписывать. А что на Москве? Какова жизнь? — вдруг спросил Дионисий.

— Да что на Москве.… Все тоже. Суета сует. Народу — ступить некуда. Особо в базарные дни, а уж в праздники и говорить нечего. Вся Москва в храмах и на улицах.

— Что и говорить: славна Москва калачами да колоколами. Вот и идут люди со всех сторон хлеба-соли покушать да красного звона послушать. Я и сам люблю Москву в праздники, а особо на Красном торгу у Кремля куда как хорошо.

— Хорошо-то хорошо…

— А что? Ныне не так?

— А ныне на Москве опять еретики новгородские явились, жидовствующие.… Смущают народ православный.

— Но ведь те еретики осуждены на святом Соборе лет десять тому. Иных опять в Новгород Великий отправили на покаяние, иных торговой казни предали, кнутами били, в заточение послали, многие тогда в Литву и немецкую землю бежали. А поп Денис, глава их, в тюрьме козлом заблеял и помер.

— Видно затаились до поры, а ныне опять выползли, как змеи, слуги сатанинские. Разброд в умах людей сеют.

— О чем ныне говорят?

— Да все о том же, что и ранее… Будто бы нечего православному люду иконам кланяться. И Господа и Его Пречистую Божью Матерь хулят. Говорят, что нет и Святой Троицы, а Христос, де, еще и не родился. Тот же, кого мы Христом называем, не Бог, де, а простой человек… Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мя грешного, — перекрестился Егорий.

— Стало быть сызнова проповедовать свою ересь начали воины сатанинские. Сызнова в дьявольские сети ловят они души простаков. В здешних местах такого нет. Только на Москве сия зараза.

— Вот я и ушел оттоль, чтобы здесь в святых местах укрепиться в вере нашей православной.

— Ну, что же… Ты правильно сделал, что пошел в сии края, Егорий. Тут в монастырях живут и молят Господа великие умы русские. Пойдем с нами в обитель Ферапонтовскую. Там игуменом Иоасаф, бывший когда-то владыкой Ростовским. Там же владыка Спиридон — давний обличитель ереси.