Отголоски иного мира - [63]

Между тем Меррика продали в другое шоу — в Бельгию. Следующие два года он вел жизнь парии. С ним обращались как с цирковым животным, выводя на потеху публике, которая неизменно реагировала возгласами ужаса. Когда бельгийские власти наконец закрыли этот цирк, владелец присвоил себе деньги Меррика, а его самого отправил обратно в Лондон.

По дороге несчастному пришлось терпеть издевательства пассажиров. Они задирали его одежду и разглядывали изуродованное тело. На лондонском вокзале Меррика спас полицейский, который отвел его в пустой зал ожидания. В этом зале Меррик забился в темный угол, бормоча слова, которых никто не понимал. У него осталась лишь одна надежда: визитка доктора Фредерика Тривза, которую он бережно хранил все два года.

Тривз явился по вызову полиции, забрал Меррика и отвез в отдельную палату Лондонской королевской больницы. Поскольку с самой Бельгии у несчастного не было и крошки во рту, доктор распорядился принести еду из больничной столовой. Медсестра не ожидала столь ужасного зрелища, а потому, увидев Меррика, вскрикнула от испуга, выронила поднос и выбежала из комнаты. Впрочем, тот привык к подобным реакциям и не обратил внимания на ужас медсестры.

Со временем больничный персонал свыкся с необычным пациентом. Благодаря ежедневным купаниям, удалось избавиться от зловония. Тривз научился понимать речь Меррика и к своему изумлению обнаружил, что Меррик не только не слабоумный, но грамотный и даже начитанный человек. Меррик хорошо знал Библию и Служебник, а также Джейн Остин и Шекспира. Тривз пишет:

«Беды облагородили его. Он оказался мягким, симпатичным и любящим человеком… безо всяких обид, не способным сказать о ком–либо худое слово. Я ни разу не слышал, чтобы он жаловался. Ни разу не слышал, чтобы он сетовал на разбитую жизнь или жестокое обращение со стороны бессердечных владельцев. Его путь по жизни был воистину крестным, но вел всегда вверх. Когда же упала черная ночь, а подъем сделался неимоверно крутым, он неожиданно оказался, так сказать, в дружелюбной гостинице, где свет, и тепло, и приют».

Тривза поражало, что предмет всеобщей брезгливости, лишенный детства, удовольствий, надежды, даже мало–мальски человеческого обращения не только выжил, но и сохранил добрый и приятный нрав. Вскоре Меррик осторожно спросил, нельзя ли отправить его в приют для слепых. Он читал о таких приютах и мечтал жить среди людей, которые не будут показывать на него пальцем. Однако постепенно Тривз и другие врачи завоевали его доверие. Комната на больничном чердаке стала его домом.

Тривз решил доставить Меррику хоть какие–то радости. Ведь всех сокровищ у Меррика только и было, что тросточка, длинный плащ, покрывавший его тело, огромная шляпа с вуалью и медальон с изображением его прекрасной матери, который он всегда и всюду носил с собой. Меррик утверждал, что «у нее лицо ангела». Вообще о женщинах он говорил с обожанием, хотя все женщины от него шарахались. Однажды Тривз уговорил свою знакомую, молодую и хорошенькую вдову, войти в комнату Меррика с улыбкой, пожелать доброго утра и пожать ему руку, — одним словом, повести себя с ним как с человеком.

«Меррик отреагировал совсем не так, как я ожидал, — пишет Тривз, — отпустив ее руку, он уткнул голову в колени и долго–долго рыдал… Впоследствии он сказал мне, что она была первой женщиной, которая улыбнулась ему, и первой женщиной, которая пожала ему руку. С этого дня началось преображение Меррика. Мало–помалу он стал превращаться из загнанного зверя в человека».

Вдова была не последней женщиной, которая пожала ему руку Когда весть о человеке–слоне распространилась по Лондону, в больницу стали заглядывать известные люди, актрисы и даже принцесса Уэльсская Александра (впоследствии королева). С Мерриком подружился больничный священник и причащал его. Иногда доктору Тривзу удавалось проводить Меррика в частные ложи лондонских театров, чтобы он смотрел пьесы.

На некоторое время Меррика устроили в сельском домике. Меррик жил на природе, вдали от любопытных взглядов. Он слушал голоса птиц, наблюдал за форелью в реке, общался с кроликом и подружился с собакой. Он собирал дикие цветы и приносил букеты Тривзу. На каждое новое событие он реагировал с детским восторгом. «Я счастлив каждый час дня», — говорил он.

Используя только левую руку (правая не работала) Меррик стал сооружать модели соборов, тщательно склеивая кусочки цветной бумаги и картона. Из своей комнаты, которая одним окном выходила на храм св. Филиппа, он наблюдал за строительством новой больничной церкви. Взяв обе церкви за образец, он много дней трудился над моделью собора, сделал картонную копию каждого камня, каждой черепицы. Новый храм он называл «подражанием благодати, взлетающей ввысь и ввысь из грязи», а свою модель — «подражанием подражанию».

Через четыре года счастья, единственного счастья, которое он знал, Меррик умер во сне. Умер от асфиксии: тяжелая голова перегнула тонкую шею. Врачи сделали слепок его тела. Этот слепок можно и поныне видеть в больничном музее, как и модель собора, «подражание благодати, взлетающей ввысь и ввысь из грязи». Такой была жизнь Джозефа Меррика.