Отель «У озера» - [48]

Эдит опустила голову.

— Вы сможете принимать у себя знакомых, это само собой. И увидите, что их отношение к вам решительно переменилось. Мы снова возвращаемся к тому, о чем я уже говорил. Вы увидите, что можете позволить себе все, что захочется. Все, что позволяют себе другие. Так уж устроен свет. И вас будут за это уважать. Людей наконец-то перестанет стеснять ваше общество. Вы одиноки, Эдит.

После долгого молчания она подняла голову и сказала:

— Становится холодно. Возвращаемся?

Пароходик принял на борт группу школьников, совсем еще маленьких — некоторые едва достигали головой до перил. Дети вели себя тихо, а когда корабль отчалил, учительница позвала их в застекленный салон для туристов, видимо, на занятия. Дети послушно упорхнули, оставив Эдит и мистера Невилла одних на палубе.

Похолодало; день клонился к вечеру. Поднялся слабый ветер, предтеча холодных ветров, и принес с собой мысли о зиме. Эдит словно воочию увидела свой домик: запертые двери, холодный камин, слой пыли на мебели, в прихожей на коврике груда писем, грязные окна, спертый воздух, шторы пахнут застарелым кухонным чадом. И саму себя, заброшенную, у безмолвного телефона. Вычеркнутую из списков приглашаемых на издательские приемы деловитыми секретаршами, которым надоело напрасно посылать приглашения. Ее агент, добряк Гарольд, покачает головой и спишет ее со счета. А что слышно о Дэвиде? Если она вернется, хватит ли у нее смелости выяснять, каковы его чувства, рад ли он ее возвращению? А если его не будет на месте? Где ей его искать? За время ее отлучки с ним всякое могло случиться — уехал отдыхать, заболел, умер. А возможно, его вполне устраивает нынешнее положение вещей. Ветер вцепился ей в прическу, она раздраженно выдернула булавку, позволив волосам упасть на лицо. Это правда? — задалась она вопросом. Была ли я для него верной простушкой, не сумевшей его удержать? Или всего лишь необычной и скрытной женщиной, от связи с которой заведомо можно было не ждать неприятностей, отдохновением от ловкой, экстравагантной и непредсказуемой женушки? Была ли я в его жизни всего лишь трогательным эпизодом или же он посчитал меня куда более опытной, чем я есть? Не подумал ли он, что я занимаюсь тем же самым и с таким же эгоизмом, как и он?

— Эдит, — сказал мистер Невилл, — не плачьте, прошу вас. Не выношу женских слез — рука так и тянется закатить оплеуху. Ну, пожалуйста, Эдит. Возьмите-ка мой платок, Эдит. Дайте я вам вытру глаза. У вас глаза не просто серые, а серебристые. Вы не знали? Ну же, ну.

Она впервые прильнула к нему и выплакалась до изнеможения. Закрыла глаза, опустила голову ему на плечо, а он поддерживал ее за талию.

— Какая вы худенькая, — произнес он. — Я бы мог вас переломить как тростинку. Потом у нас еще будет время вами заняться.

Когда она выпрямилась и опустила руки на поручень, то увидела, что наступают сумерки, вернее, свет дня неуловимо сгущается в ночь. На близком берегу она различала огни, которые теперь показались ей чуть ли не желанными, — огни отеля «У озера».

Они молча стояли, опершись о поручень. Когда показалась пристань, мистер Невилл повернулся к Эдит, но она жестом призвала его к молчанию. Детишек — учительница вывела их строем на палубу — не должна коснуться отрава взрослых расчетов. Школьники ушли, топоча по доскам настила, а мистер Невилл и Эдит молча стояли у поручня лицом к берегу.

— Итак, — наконец сказала она, — мне предстоит жить в вашем особняке в готическом стиле периода Регентства, великолепном образчике архитектуры, бок о бок с вашими блюдами famille rose. Мне предстоит вознестись из моей нынешней жизни словно по мановению волшебной палочки. Мне предстоит стать опытной, раскованной, светской и осмотрительной. Мне предстоит обеспечить супружеский мир, залог того, что ваши чувства впредь не будут уязвлены.

— И ваши, — сказал он. — Ваши тоже.

— Я вас не люблю. Это вас не волнует?

— Нет. Придает уверенности. Мне не нужна обуза ваших чувств. Всего этого можно достигнуть без романтичных ожиданий.

Эдит повернулась к нему. Волосы у нее разметались от ветра, глаза смотрели серьезно, рот был горько поджат.

— А вы меня любите?

Он улыбнулся, на сей раз улыбкой грустной и недвусмысленной.

— Нет, не люблю. Но вы пробрались за мои заграждения. Вы меня взволновали и тронули так, как я уже не желаю и не хочу. Вы словно нерв, который мне удалось умертвить, а он, к моей тревоге, вновь оживает. Я не пожалею усилий, чтобы снова убить его как можно скорее. В конце концов я отнюдь не расположен расставаться с моим эгоцентризмом. Нам нужно сходить, Эдит. Дайте руку.

Взявшись за руки, они молча прошли по гладким доскам причала и ступили на посыпанную гравием дорожку. С сумерками возвратился туман, он смягчил свет уличных фонарей, приглушил шум повседневной жизни. Вечернее уличное движение, и без того невеликое, сошло на нет; от озера за спиной зябко сквозило.

— Мне нужно будет подумать, — наконец сказала она.

— Надеюсь, это не займет много времени. Я не намерен возводить в привычку предложения руки и сердца. Вам нужно поторопиться, если мы хотим навострить лыжи к концу недели.