Отель на перекрестке радости и горечи - [36]

Провожая Кейко до дома, Генри лишь вежливо махал ее родителям или здоровался, не более того. Он не сомневался, что отец рано или поздно все узнает, поэтому старался лишний раз не появляться в японском квартале. Кейко же, напротив, взахлеб рассказывала о Генри, о его любимой музыке и мечтала пригласить его домой.

— Генри! — Кейко махала ему с крыльца.

Была ранняя весна, и кругом все оживало: зацветали бело-розовым вишни, и улицы пахли не морской солью, рыбой и водорослями, а чем-то иным, чудесным.

— Я ведь тоже могу по-китайски, не хуже тебя. — поддразнила Кейко, указав на значок Генри. — Хоу лой моу кинь.

Это значило «Как дела, красавчик?» — по-кантонски.

— Откуда ты знаешь?

Кейко улыбнулась:

— В библиотеке вычитала.

— Оай дэки тэ урэси дэс, — отозвался Генри.

С минуту оба улыбались, не зная, что сказать и на каком языке. Нарушила молчание Кейко:

— Мама с папой на рынке, встретим их и пообедаем вместе.

Через японский рынок они бежали наперегонки. Генри нарочно не стал обгонять Кейко. Из вежливости, которой всегда учил его отец. Вдобавок он попросту не знал дороги. Кейко привела его в японское кафе, с недавних пор переименованное в «Американский сад».

— Генри, очень рады снова тебя видеть. — Господин Окабэ, в шляпе и серых фланелевых брюках, смахивал на Кэри Гранта. Как и Кейко, по-английски он говорил прекрасно, заслушаешься.

Хозяин кафе усадил их за круглый столик у окна. Кейко села лицом к Генри, пока ее мать искала высокий стул для младшего братишки, на вид лет трех-четырех. Малыш играл с черными лакированными палочками для еды, а мать мягко журила его: дурная примета.

— Спасибо тебе, Генри, что каждый день провожаешь Кейко до дома. Спасибо за пунктуальность.

Генри не знал, что такое «пунктуальность», но счел за похвалу. Тем более господин Окабэ с этими словами налил ему чашку зеленого чая. Генри взял чашку обеими руками, как учила мама, — так делают воспитанные люди — и собрался налить чаю господину Окабэ, но тот, успев крутнуть вертящийся поднос, уже наливал себе сам.

— Спасибо вам за приглашение. — Генри жалел, что его английский не столь же хорош. В детстве ему не разрешали говорить по-английски дома. Отец стремился воспитать сына настоящим китайцем, под стать ему самому. Но с недавних пор все перевернулось с ног на голову. Как бы там ни было, Генри говорил по-английски так себе — куда ему до Кейко и ее родителей!

— Любопытный значок, — сказала мать Кейко мягко. — Откуда он у тебя?

Генри прикрыл значок ладонью. Он хотел его снять по дороге сюда, но на бегу забыл.

— Отец велел носить не снимая, но мне стыдно.

— Нет, твой отец прав. Он мудрый человек, — возразил господин Окабэ.

Мудрый? Как бы не так!

— Не стыдись быть самим собой — ни сейчас, ни в будущем.

Генри посмотрел на Кейко, пытаясь угадать ее мысли. Она лишь улыбнулась и слегка толкнула его ногой под столом — она явно чувствовала себя свободней, чем в школьной столовой.

— Здесь быть собой проще простого, не то что в школе, — сказал Генри. — То есть в Рейнир.

Да что там, ему даже дома, в своей семье, тяжело быть собой.

— Ты пей чай, — сказал господин Окабэ, поднимая свою чашку.

Чай оказался светлее, чем улун, который любил отец Генри, а на вкус тоньше, нежнее.

— Я знал, что в школе для белых Кейко придется трудно, но мы ей повторяем: будь собой, несмотря ни на что. Я предупреждал, что ее там могут невзлюбить, даже возненавидеть, но в итоге зауважают — как американку.

Разговор нравился Генри, но тут же вспомнились родители. Почему не сказали ему те же слова, а просто дали значок и велели «говорить по-американски»?

— Сегодня вечером на Джексон-стрит бесплатный джазовый концерт под открытым небом, Оскар Холден играет, — сказала мать Кейко. — Может, пригласишь родителей и пойдем все вместе?

Генри снова глянул на Кейко. Он не верил ушам. Оскара Холдена он видел всего однажды — тогда, с Кейко, а до этого пару раз слышал, приникнув ухом к задней двери клуба «Черный лось», где репетировал легендарный пианист. Приглашение, что ни говори, заманчивое. Тем более что он и Шелдона увидит: тот заменял основного саксофониста в ансамбле Оскара. «Такое счастье выпадает раз в жизни», — говорил Шелдон. И был прав.

Но увы, родители Генри «цветную» музыку не жаловали. А с недавних пор и вовсе музыку не слушали — ни классику, ни современную, ни «белую», ни «черную», только новости по радио.

Жаль, что он не сможет принять любезное приглашение Окабэ. Иначе будет как в ужастике с китайскими субтитрами в кинотеатре «Атлас». Представить страшно: мало того что у него подружка-японка, ее родители зовут их всей семьей — о ужас! — на джазовый концерт!

Но придумать вежливую отговорку Генри не успел. Бутылка с соевым соусом вдруг заскакала по столу. Генри невольно схватил ее, и тут под ногами дрогнул пол.

Зазвенели оконные стекла, и Генри увидел, как на площадь въезжает гигантский армейский грузовик, за ним стелился черный дым. Раздался оглушительный скрежет, перекрывший даже рев мощного двигателя. Прохожие бросились врассыпную — все, кроме детей; те, напротив, с восторгом глазели на грузовик, набитый солдатами.

За первым последовал второй грузовик, и вскоре вся площадь была забита солдатами и военной полицией. Они методично расклеивали листовки — на дверях, на столбах, на витринах, везде.