Отель «Белый носорог» - [45]

Горя желанием помочь и стараясь не выказать отвращения, Энтон обеими руками зажал голову африканца. Из-за пота, крови и липкой грязи она так и норовила выскользнуть. Он вытер ладони о шорты и снова зажал голову Кариоки. Тот слабо пошевелился. Энтон вспомнил цыганское правило: человек не должен рождаться или умирать в помещении — только на свежем воздухе.

— Отлично, — удовлетворенно произнес Эрнст, делая стежок за стежком, пока Энтон с фон Деккеном держали раненого.

Энтона удивило беспечное поведение обоих немцев. Они словно набивали трубку или резали хлеб. Война, что ли, приучила их так легко смотреть на вещи? Или Африка?

Эрнст быстро пришил скальп, а затем — широкую полоску кожи и мышц возле ключицы. Взяв перочинный нож, обрезал концы прочной хирургической нити.

— Я сделал ее из сухожилия гепарда. Получается отличная тетива. Если бы такой ниткой пользовались в Берлине, пузатым бюргерам не было бы сносу.

— Прямо скажем, недурно получилось, — сказал Эрнст, полоща руки в ведре. И снова подошел полюбоваться своей работой. Потом вцепился Энтону в предплечье и начал быстрыми, ловкими движениями обрабатывать порезы. Энтон прилагал бешеные усилия, чтобы не застонать.

— Он не похож ни на кого из наших, — проговорил фон Деккен; тем временем его сын рыскал по карманам шорт защитного цвета, в которые был одет африканец. — Это английские армейские штаны.

Эрнст выудил покореженную медную пуговицу и несколько пустых гильз от винтовочных патронов.

На пуговице был выгравирован лев, а чуть ниже — буквы: К.А.С.

— Так этот черный ублюдок воевал с Королевскими африканскими стрелками! Знал бы — я бы зашил его несколько иначе.

Потом фон Деккен повел Энтона и Эрнста на веранду — выпить шнапса. Энтон почистил винтовку и рассказал о случившемся.

— Ты совершил две ошибки, сынок, — сказал фон Деккен, втирая ему мазь в поврежденные места. — Никогда не смотри леопарду в глаза. Посмотришь — а тем более если ранишь, — непременно нападет.

— Понятно, — отозвался Энтон, вертя в пальцах иглу дикобраза. — А что еще я сделал не так?

— Сосредоточился на чем-то одном — и стал слеп и глух ко всему остальному. У тебя на родине сосредоточенность действительно приносит успех. Но только не в. Африке, где опасность подстерегает со всех сторон.

— Что-нибудь еще? — без малейшего раздражения спросил Энтон.

— Да. Ты взял иглы дикобраза. Это приносит несчастье.

Воспользовавшись разрешением уйти, Энтон побрел в свою хибару. Мысли вертелись вокруг цыган — их суеверий, чрезмерного увлечения такими понятиями, как счастье и удача. А еще ему по-прежнему не давали покоя воспоминания об охоте на оленя с Ленаресом, когда он не смог защитить друга.

* * *

— Много лет назад, — сказал однажды вечером старый фон Деккен, отдыхая на веранде и глядя в сторону Килиманджаро, — я мечтал нажить в Африке состояние и вернуться домой богатым, как принц. Купить большое поместье на берегах Рейна и танцевать на балах с дамами. Как ваш Клайв Индийский. Только он сэкономил время, грабя магараджей. Или я ошибаюсь?

— Нет, вы правы.

Энтон вспомнил свои собственные мечты: свобода путешествовать, охотиться в незнакомой стране, чувствовать собственную землю под копытами собственной лошади. Ну, может, еще найти золото. Он сидел на верхней ступеньке крыльца, прислонившись к колонне из кедра и уставившись в ночь.

Эрнст устроился рядом — толок в скорлупе кокоса кусочки сахарного тростника и карболового мыла. Когда припарка была готова, он передал ее Энтону и посоветовал:

— Если хочешь и дальше приносить пользу, парень, намажь этим свои гноящиеся от шипов раны. На войне мы называли это бальзамом Леттова.

— К счастью, мне так и не удалось скопить достаточно денег для возвращения домой, — продолжил фон Деккен. Он вытащил из кармашков для патронов спереди на рубашке три темные сигары и передал две молодым людям. — Наконец я понял: деньги ничего не значат. Даже очень большие деньги не делают человека свободным. Он всегда будет хотеть еще, еще — и постоянно дрожать над ними, как банкир. Так что я предпочитаю выходить в вельд[5] с моим другом-«меркелем». Правда, когда Эрнсту исполнилось двенадцать лет, я послал его учиться в Германию, чтобы из моего маленького дикаря вышел настоящий пруссак.

— Когда я понял, как это противно, — подхватил Эрнст, — было уже поздно. По ночам я лежал на своей узкой кровати и мечтал об Африке. Закрою глаза — и почувствую запах кустов после дождя. Учителя читали нам истории о животных. Мои товарищи были в восторге. А я уже в девять лет карабкался на акацию и наблюдал за тем, как пара львов рвет на части живого буйвола. Помнится, он храпел, брыкался — однако был слишком молод, и рога еще не выросли. В конце концов львица вспрыгнула ему на спину, а лев лапой придавил морду и сломал шейные позвонки. Какие уж тут «школьные истории о животных»?

— Когда я был мальчишкой и жил в Германии, — вновь перехватил эстафету отец Эрнста, — Черный лес казался мне сказочными непроходимыми джунглями, сказкой, населенной дикими вепрями и оленями. А приехав туда после нескольких лет жизни в Африке, я как будто навестил свою старую классную комнату. Даже зверье было — сплошь мелюзга, к тому же весьма малочисленная. После вельда самый большой лес в Европе казался парком.