Встают сыны одной страны:
Здесь украинцы и буряты,
Сыны Баку и Ферганы.
Трещит мороз.
Метут метели.
Мы крепко держимся пока...
Вчера участвовал в расстреле
Солдата нашего полка.
В его глазах мольба застыла.
Стоял с поникшей головой.
Ты знаешь, мама, горько было.
Какой ни есть, а все же свой.
Но тот налет сердечной муки
Прошел,
Когда прочли приказ.
Как ни крути, он поднял руки,
Он предал Родину и нас.
Он вяло замер перед строем —
Без звездочки и без ремня.
А мог бы умереть героем,
Но не от нашего огня.
Но он поверил вражьим бредням,
К тому же шкура дорога...
Не первый он
И не последний,
Кто верит в гуманизм врага,
Кто счастлив выжить на коленях
У камелька иных держав...
И я стрелял без сожаленья,
Прости мне, мама,
Я был прав!
Так и живем — от боя к бою.
Покамест жив и невредим.
Мне миг свидания с тобою,
Хотя бы миг, необходим.
Услышать бы твое дыханье,
Припасть к теплу твоей груди.
В рассвет, пропетый петухами,
С крыльца родимого сойти.
Пройти
По костромским просторам,
С горы в санях слететь легко...
Но до свидания не скоро,
И до победы далеко...
Пора.
Ветра полощут знамя.
Ложится небо на штыки.
«Ребята, не Москва ль за нами!» —
Кричат сквозь снеговое пламя
Охрипшие политруки.
Второй плач матери
От соколика мово,
Мово дитятки,
Прилетело письмо,
Письмо-весточка,
Точно ласточка,
Ой да залетная,
Залетная
Да развеселая.
Веселиться бы мне,
Да я плакала,
Что не знама мне
С детства грамота,
Что не мне прочесть
Мово дитятки
Правду-матушку
О житье-бытье.
Но нашлись во селе
Люди добрые,
Дети малые да ученые.
Уж смогли меня,
Горемычную,
Тою правдою
Ой да порадовать.
Уж и горько мне,
Что черна война,
Что в земле лежит
Сын мой первенец,
Не обмытый мной
Да не убранный,
Во тесовый гроб
Не положенный.
И уж радость мне,
Что живой меньшой,
Что врага он бьет,
Помнит матушку,
За меня стоит,
Как за весь народ,
За Москву стоит,
Как за Родину.
И уж плакала я
Да за его дружка —
За Садыка тово,
Друга верного.
По всему селу
Его славила,
В церкви
Чистую свечку ставила.
Сбереги, господь,
Мово Васеньку
От огня того
Ой да фашистского.
Не дай милому
Соколеночку
Опалить в огне
Крылья светлые.
Кто ж тогда меня
Да порадует
Добрым помыслом,
Словом ласковым,
Кто же высадит
Во степях леса,
Леса частые,
Леса чистые!
Сбереги, господь,
Мое солнышко,
Сбереги глаза
Соколиные,
Сбереги его
Ноги резвые,
Руки белые,
Крылья крепкие!
Глава шестая
Был враг отброшен,
Но не сломлен.
Был враг побит,
Но не разбит.
Но это
Было предисловьем
Ко всей истории побед.
Поди учти, какой ценою,
Какой жестокой правотой
Далась победа под Москвою
Зимою памятною той!
В войне, казалось, нет просвета,
Но Сталин
Волю диктовал.
Матерый враг Страны Советов —
Сам Черчилль, признаваясь в этом,
Его приветствуя,
Вставал.
Когда война к Москве катила,
Он к жизни вызвал имена,
Которые потом твердила
Вся потрясенная страна.
Они легли священным грузом
На души молодых солдат:
Входили Невский
И Кутузов
С бойцами рядом в Сталинград.
С жестокостью фашистов споря,
Собою прикрывая тыл,
Нахимов
Баренцево море
Под вой снарядов бороздил...
Пусть нет его,
В кого безмерно
Когда-то верила страна.
Безоговорочная верность
И нынче Родине нужна.
А это значит —
Нужно верить
Земле, рождающей зерно,
Той правоте, что нам измерить
Лишь кровью воинов дано.
Нам надо верить в нашу славу,
В мечту гагаринских высот,
В свою священную державу,
Что знамя Ленина несет.
Глава седьмая
Уже зацветшие сады
Лежали подбеленной тучей.
Пел соловей над волжской кручей,
Как говорят, на все лады.
В полях отфыркивались кони.
Но голос песни
Нарастал!
Неторопливый и спокойный,
Тот голос ровно рокотал.
В ночную тишь
Пахнуло стужей,
И на цветы мороз дохнул,
И мрачно в слюдяные лужи
Холодный месяц заглянул.
Но, как ни странно,
Не стихали
Мелодии земных высот.
А бабы все еще пахали,
Тогда и ночь кормила год.
Пахали женщины,
Не слыша,
Почти не слыша соловья.
А только слышали,
Как дышат
В сырых окопах сыновья.
Не ширь полей перед собою
Им виделась,
А те края,
Где спят солдаты перед боем,
Почти не слыша соловья.
И кто-то вдруг сказал:
— Красиво!
Поет, как золото кует.
А что, как он на всю Россию,
На всю весну
Один поет?
А что, как больше нет другого?
И не услышат сыновья
Ну хоть какого, хоть какого,
А лишь бы только соловья!.. —
В тиши,
Для фронта непривычной,
Был и другой певец тех дней,
И не какой-нибудь обычный,
А самый курский соловей.
И над речушкой безымянной,
Как тот над Волгой,
В этот час
Он ждал зари своей туманной
И пел, не открывая глаз.
Он пел в рассвете дымно-ржавом,
На рубежах передовых,
Для всех сынов моей державы,
Для мертвых пел и для живых.
И песня, разрывая душу,
Скупой слезой касалась глаз.
Не мог он знать, что кто-то слушал
Его в ту ночь
В последний раз.
А если б знал певец об этом,
То все равно бы не молчал.
Он пел
И первый луч рассвета
На кончике хвоста качал.
В движении смешном и милом
Таилось жизни торжество.
Таким спокойствием и миром
От песни веяло его!
И, вытирая с автоматов
Седые капельки росы,
Его заметили солдаты
На самом острие лозы.
Его заметил и Василий.
И, слушая его,
С тоской
Подумал:
«Что, как он такой
Теперь один на всю Россию?..»
И мысленно ушел солдат
В края, с которыми простился.
Припомнил дом родной и сад,
Где вечно соловей селился.
А как он молодо свистел,
Восторженно рассветы славя!
А вдруг да он, летя сквозь пламя,
Летя домой,
Не долетел?..
Не знал Василий,