Отечественная война 1812 года глазами современников - [48]
По сие время не разъяснено, какое участие граф Ростопчин принял в пожаре древней нашей столицы[94]. Кто его знал, тот не усомнится, что пламенная, патриотическая душа его вмещала в себе довольно энергии, чтобы осуществить исполинскую мысль — истребить Москву огнем скорее, нежели позволить Наполеону спокойно попирать ее святыню. Но, как всякий истинный патриот, он до последней минуты не терял надежды, что Москва уцелеет и не достанется врагам. Кутузов, который, вероятно, пожелал бы видеть его более хладнокровным в такой роковой час и, может быть, по этой самой причине не пригласил его на военный совет в Филях, — нашел нужным утаить от него до последней возможности, какой жертвою он решился искупить освобождение Отечества… Когда 1 сентября вечером прискакал к Ростопчину адъютант Кутузова, Монтрезор, с письмом от главнокомандующего, которым он его извещал, что решился оставить Москву, и просил его с этим же адъютантом Монтрезором прислать сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию проводить чрез разные дороги за Коломенскую заставу, то, пораженный этою неожиданной вестью, Ростопчин воскликнул: «Да не он ли сам мне еще вчера клялся своими седыми волосами, что он Москву не отдаст без боя!»[95] На что Монтрезор почтительно отвечал, что на войне являются внезапно горькие необходимости, которым все должно уступить. Ужасна должна была быть эта минута для такого московского главнокомандующего, каким был Ростопчин! <…>
Когда полковник Бутурлин издавал в Париже свою историю 1812 года, в которой он воздает должную честь московскому градоначальнику, появилась вдруг брошюра «La vérité sur l’incendie de Moscou»[96], в которой граф Ростопчин слагает с себя всю славу этого патриотического подвига и доказывает, «что пожар распространился так быстро от ветра, а ветер не в его власти был». Появление этой брошюры огорчило всех друзей графа Ростопчина, которые более дорожили его славою, чем он сам. Но надобно объяснить причину, побудившую его издать эту брошюру.
Проживая в Париже, граф Ростопчин, которого громкое имя разнеслось по всем концам вселенной, сделался предметом народного любопытства. Надобно сознаться, что французам не за что было любить его. Куда он ни показывался, на него указывали пальцем, как на зажигателя. В балаганах появлялись вывески, где он изображен был каким-то чудовищем, с факелом в руках зажигающим Москву, а внизу надпись: «Venez voir l’Erostrate Rostopchin mettant le feu à la grande ville de Moscou»[97]. И за два су можно было видеть представление, достойное вывески. Сначала он переносил эти карикатуры довольно философически; но как эти пасквильные представления не прекращались, а, напротив, воображение французов все выдумывало что-нибудь новое на его счет, это наконец ему наскучило: издаваемое творение полковника Бутурлина долженствовало еще сильнее укоренить мысль, что Москва сожжена вследствие его распоряжений; итак, чтоб сокрушить одним почерком пера все спекуляции балаганщиков на его счет, озадачить французов, а может быть, и с намерением поставить в тупик и некоторых русских, он издал эту брошюру, которую можно назвать: la boutade d’un home célèbre aigri[98].
Князь Николай Голицын.
Русский инвалид. 1846. № 270. 3 декабря. С. 1077–1078.
Князь Н. Б. Голицын
Еще об Отечественной войне
(Письмо в редакцию «Северной пчелы»)
Занимательные статьи, помещенные в №№ 151, 152, 154, 155 и 159 «Северной пчелы» об Отечественной войне[99], оживили мои воспоминания и перенесли меня, ветерана 1812 года, к этой незабвенной эпохе. Как очевидцу, да позволено будет и мне прибавить свое словечко.
Кутузов, прибыв в армию 17 августа, нашел приготовления к отпору при Цареве Займище, но как начальник, коему надобно было прежде всего осмотреться и вникнуть в положение армий, он не мог дать сражения. Прежде Бородино удобной позиции не нашли, и так прошла неделя в отступлении до этой местности. Последовало Бородинское сражение
