Отец - [183]

— Ну и хорошо. Так слушай. Любят тебя люди на заводе. За красоту твою и за душевность, за гармоничное, как говорят, сочетание. Вот что пойми: красота, она сразу в глаза бросается, а душевность — ее разглядеть время надо. А уж как люди ее разглядят, так они тебя сразу к себе накрепко привяжут. Умей только почувствовать это. И если ты этой привязанностью на ветер бросаешься, тогда-то и окажешься пустоцветом. Красота бывает добрая, бывает и злая. Середины у красоты не бывает. Понимаешь?

— Говорите, говорите! — попросила Женя взволнованно.

— Злая красота людям не нужна. Бросишь завод — значит, красота твоя злая и для тебя самой никчемная.

— Но я же не виновата в том…

— Нет, не виновата. Ты природой осчастливлена. Беречь красоту должна. И не в том смысле, чтобы всякие финтифлюшки на себя навешивать. Жизнь у тебя должна быть восхищающая людей. Это трудно, дочка. А надо. Примером надо быть для всех людей. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, понимаю. — Женя в нетерпении схватила и сжала руку старика.

— Когда мы революцию делали, мы тоже мечтали, чтобы все трудовые люди были красивыми. Для этого и власть завоевывали, чтобы медицину на должную высоту поднять, чтобы зимние плавательные бассейны были у народа, чтобы в труде человек не горбатился, чтобы справедливость природы в здоровье и красоте его торжествовала. Не все еще сделали, а будем делать и делать. В том числе и войны, уродующие людей, изничтожим. Это я тебе насчет красоты… А насчет того, что ты пустоцвет… Женская твоя судьба у нас на заводе. Ходит он тут, поблизости, не побоится он твоей красоты, возьмет ее и будет добрым ей хозяином. Уж ты поверь мне. А теперь отдохнуть мне надо. Партийное собрание сегодня. Принеси-ка мне подушку из спаленки. На диванчике привалюсь, тут прохладней вроде. А потом поторапливайся за приданым тезке своему, а то универмаг закроется.

XXVI

На партийном цеховом собрании надо было обсудить меры по улучшению работы с изобретателями и рационализаторами. Доклад делал сам Гудилин. От Егора Кустова Александр Николаевич узнал, что несколько дней назад Гудилин вдруг сделался просто неузнаваемым. Как ветром сдуло с него чванливость и барские замашки. Этой метаморфозы никто не мог объяснить. Даже критика на партактиве заметно не повлияла на этого начальника, а тут вдруг ни с того ни с сего преобразился человек. Егор Кустов рассказывал о Гудилине:

— Я после того как дядя Саша кое-чего мне растолковал, с пристальным вниманием к нему относился. Нагрубит он, накричит на кого, я уж не оставлю этого. Приду к нему и прямо говорю: видишь, ты человеку сделал неприятное, тебя судить за это начинают — тебе неприятное дело. Что ж, мы так-то и будем сосуществовать? Злишься ты на меня, да и на себя, что теперь уж со мной ничего сделать не можешь. И про его сына ему я прямо сказал. Примером своего высокомерия и сыну характер испортил. Имей, говорю, в виду: какой ты на народе, такой и в семье. Стиль в жизни нехороший от тебя идет. Прямо так и назвал я этот стиль его наплевательством на людей. Послушает он меня, а сам, как бык, голову нагнет, усмехнется и скажет: «Эх, секретарь, тебя бы в мою шкуру». И все. И чувствую, что все мои слова впустую. И вот смотри-ка!

Никто, даже Егор Кустов, не знал о том конфузе, который пережил Гудилин. Новый директор завода побывал в цехе шариковых подшипников. Никому еще не знакомый, он обошел цех, присмотрелся, побеседовал с людьми, а потом вызвал Гудилина в свой директорский кабинет. Не предложив даже сесть, он, не стесняясь в выражениях, раскатал его на все корки за все непорядки и с угрозами выгнал, не дав сказать ни слова. Невозмутимо выслушав разнос, Гудилин пошел к двери. Все было нормально: новый директор совсем по-старому, по-привычному для Гудилина начинал руководить заводом, а уж как ему самому работать с такими-то, Гудилин тоже знал: жестокий разнос не встревожил его, а своей привычностью даже успокоил. Но тут директор вернул начальника цеха и спокойно спросил: «Ну, как вам нравится?» — «Что нравится?» — не понял Гудилин. — «Ваш стиль работы, — с улыбкой объяснил директор. Он пригласил Гудилина сесть в кресло и уже просто, душевно говорил с ним больше часа о делах цеха и всего завода. — Вот так мы и будем работать с вами. Уважая друг друга. Иначе невозможно», — сказал Гудилину директор, вежливо провожая его до двери. Вот этот поворот и ошеломил Гудилина, и он почувствовал, что появилась на заводе сила, против которой ему уже не пойти.

Цеховое партийное собрание проходило в заводском агитпункте. Председателем собрания выбрали Александра Николаевича. Выдвигая его кандидатуру, Мотя Корчагина сказала шутя, что нечего ему без дела состоять на учете в цеху, пусть хоть на собрании поработает, поруководит. Но и сама Мотя попала в секретари.

В зале на своем любимом месте, у окна, старый Поройков увидел Отнякина. Рядом с лохматым редактором сидел сам, как шепнула старику Мотя, директор завода. Александру Николаевичу новый директор с виду понравился. Одет он был в светло-серый костюм с накладными карманами, какие любят носить инженеры. Был он светловолос, и в лице его сквозила живинка умного, во все вникающего пожилого мужчины.