Отец Нифонт - [3]

И широко осенив себя крестом, пал ниц.

Никто из офицеров не спросил, за что священник благодарит Бога. Все и так понимали. Наверное, каждый из них во время молитвы отца Нифонта подумал о том, что появление священника в камере смертников не случайно. Пусть и пьяница, но перед лицом смерти, проявляя неожиданное смирение и силу духа, он позволил им почувствовать сопричастность к Божиему Промышлению о них. Не нарушая злой воли заточивших их и обрекших на смерть, Господь явлением священника среди них давал им надежду и ободрение. И думали об этом даже те, кто еще недавно на фронте забывал или считал ненужным осенять себя крестным знамением.

— Нет ли воды, братья, — поднялся священник. — Я — грешный раб Божий, отец Нифонт.

— Вода здесь роскошь, батюшка, — ответил полковник, который был в камере за старшего, — скорее всего, напоят нас собственной кровью. Говорят, за ночь в Петровском парке до двадцати человек расстреливают. Наша вина лишь в том, что мы кадровые офицеры...

— Господь разберется, в чем наша вина, — тихо сказал отец Нифонт.

Он еще прислушивался к себе, и к удивлению своему и к радости не обнаруживал похмелья, как не обнаруживал и слабости, и плакал в сердце, благодаря Бога за ниспосланные чудесные силы и небывалую бодрость духа.

— Господь разберется, — повторил священник, вспомнив вдруг другого офицера...

Октябрь 1917 г.

— Батюшка, там за вами пришли, говорят, генерал на исповедь зовет, умирает... — алтарник Ришат, в крещении Александр, выглядел озадаченным.

Не менее удивился и отец Нифонт.

— Меня? Пьяницу? Генерал? Я ж, в основном, с рабочими... Ну, с мещанами... А генерал... Меня почему?

— Извозчика прислали. — Алтарник потупился и признался: — Я тоже, батюшка, спросил — почему вас. А они говорят, нужен священник, который... — Он снова замялся. — Тот, что сам оступался, чтобы, значит, мог генерала понять. Другой, мол, не поймет. Так поедете?

— Как же я могу умирающему отказать, — задумчиво ответил Нифонт. — Собери все, что нужно.

— Ну и хорошо, батюшка, особенно хорошо, что вы в лавку еще не успели сходить.

— Да, хорошо, — не обиделся священник.

Через полчаса отец Нифонт был на другом конце города, в старом, еще прошлого века постройки, особняке. В доме было тихо и прохладно. Челядь и близкие смотрели на отца Нифонта с нескрываемым интересом, но молчали. Говорила только жена генерала, встретившая его в гостиной. Статная, уверенная в себе женщина, она почти нагло — внимательно и неторопливо — изучила внешность священника. Отец Нифонт терпеливо ждал, на всякий случай сказал:

— Ежели считаете недостойным, тут недалеко — отец Владимир. Очень достойный человек.

— Отец Владимир вас и рекомендовал. Так вы сегодня трезвый, — словно сама себя убеждала в чем-то.

— Я, с вашего позволения, не каждый день пьяный. И с утра вообще не пью.

— Хорошо-хорошо, — немного смутилась хозяйка. — Простите меня, я не знаю, почему он просил привести именно вас. Пойдемте.

В спальне на кровати лежал седой и бледный мужчина с закрытыми глазами. Только сбивчивое дыхание выдавало в нем присутствие жизни. Укрыт он был военной шинелью. Именно она почему-то более всего удивила и привлекла внимание отца Нифонта. Он даже не заметил, как генерал открыл глаза.

— Император Николай Первый умирал под шинелью, — негромко сказал генерал, — как солдат.

— Что-нибудь нужно, Миша? — спросила жена.

— Всем выйти, оставьте нас с батюшкой, и двери запри. Запри, милая...

— Доктор должен вот-вот быть, — несмело напомнила жена.

— Ничего, подождет. Может, успеет. Что толку тело латать, когда душа на выданье.

Жена послушно ушла, заперев за собой дверь. Генерал показал глазами отцу Нифонту на стул рядом с кроватью.

— Простите, батюшка, встать не в силах.

— Ничего.

— Сначала я у вас спрошу, только не обижайтесь...

— Да, я именно тот священник, который... одержим пиянством, — упредил отец Нифонт.

— У вас было горе?

— Да, но это повод для молитвы, а не для, сами понимаете.

— Скажите, когда вы пьете, вы предаете Христа?

— Да, — твердо ответил отец Нифонт.

— И все равно рассчитываете на прощение?

— Если бы не рассчитывал, не смог бы возвращаться в жизнь. Полагаюсь на милосердие Божие.

— Теперь я готов исповедоваться... Мой грех против Бога — это грех против Его Помазанника. Я предал Одного, значит — предал Другого. Я, как и многие генералы, по призыву начальника штаба подписался под общим подлым, трусливым, гадким требованием отречения государя-императора... И вот — наказан уже при жизни. Я предал Государя, предал Бога, солдаты предали меня...

Генерал говорил долго, Нифонт ловил себя на мысли, что боится — кающемуся не хватит сил, видно было, что тот собирает последнюю волю. Казалось, он вспомнил каждого своего подчиненного до последнего рядового, которому сказал худое слово. И когда он, обливаясь потом в полном бессилии завершил исповедь молитвою, отец Нифонт сидел молча пораженный, перед ним будто бы прошла история России за последние полвека.

— Простите, батюшка, — прошептал генерал, напоминая о себе, — заплакать — не могу себе позволить. Я — воин.

Нифонт накрыл его голову епитрахилью и произнес разрешительную: