Отец Кристины-Альберты - [122]

Кристина-Альберта все время озадачивала Бобби, и он все время находил что-то такое, что вносило полную ясность, а затем опять озадачивался. Но теперь, казалось ему, он узнал последний важный факт, ее касающийся. Накануне вечером Пол Лэмбоун описал, как он повез ее к Дивайзису посоветоваться, и как они почти случайно обнаружили, чья она дочь на самом деле. Он рассказывал занимательно, как и подобает писателю, придал истории драматическую кульминацию. Очевидно, рассказал он об этом преднамеренно, потому что настало время, чтобы Бобби узнал правду. Лэмбоуну было известно о помолвке Кристины-Альберты. Но ни он, ни кто-либо еще, кроме Бобби, не знал, что замуж она выходить не собирается. Никогда. Но это, чувствовал Бобби, позволяло понять ее состояние. Объясняло настороженную нежность на лице Дивайзиса, внезапно вырванном из темноты, и его нечаянное «моя милая»; объясняло ее манеру держаться, словно она была своей для него и Пола Лэмбоуна, а не несколько непонятной гостьей; извиняло бурность ее ревности к Маргарет Минз: она, видимо, страстно поверила в свои дочерние права и, возможно, надеялась, что он ее признает, и она будет с ним постоянно. Бесспорно, Маргарет Минз была этому помехой. Так естественно, что Кристина-Альберта хотела быть с Дивайзисом, работать с ним, и так естественно, что она подозревала, предчувствовала и отвергала появление кого-то, кто мог стать между ними. Не говоря уж о магии кровного родства, только естественно, что две такие тонкие и богатые натуры должны испытывать сильнейшее тяготение друг к другу. Тот факт, что Дивайзис внезапно решил жениться на Маргарет Минз, никаких затруднений Бобби не причинил — о Дивайзисе он толком не думал. Маргарет Минз была достаточно хорошенькой, чтобы кто угодно захотел на ней жениться. Бывают моменты, как Бобби знал по собственному опыту, когда нежная миловидность способна поразить точно стрела. Видимо, она поразила и покорила Дивайзиса. И пожалуй, лишь одно заставило Бобби запнуться в его размышлениях — но только запнуться. То, как менялись решения Кристины-Альберты. То, как она согласилась выйти за него замуж, а затем с такой быстротой отказалась от своего намерения, и так бесповоротно, и все же сохранила его любовником.

Эта решимость замуж не выходить в конечном счете выглядела просто частью всего, что делало ее столь невероятно современной. Потому что среди этой группы «новых людей», ее окружающих, она казалась Бобби во всех отношениях новейшей. Он никогда еще не встречал такого смелого стремления жить. Эта вспышка изголодавшейся бунтующей индивидуальности его заворожила. Куда идет она? Добьется ли этой свободной личной жизни, которой желает, или не сумеет обрести цели в работе и кончит разочарованием и одиночеством, как кто-то сбившийся с дороги и заблудившийся? Мир приводил Бобби в ужас, когда он думал о себе, но ужас этот становился еще больше, когда он думал об этой храброй маленькой фигурке, бросающей ему вызов.

Бобби был от природы врожденно боязлив; инстинктивно он искал надежности, безопасности, доброты и помощи. За свою работу «Тетушки Сюзанны» он держался ради обеспеченности. Он не верил, что Кристина-Альберта представляет себе хотя бы десятую часть опасностей, которые ее подстерегают — оскорбления, неудачи, унижения, пренебрежение, отверженность, усталость и тоска одиночества. Его воображение рисовало мучительную картину ее там, в темном, хаотичном, колоссальном и бестолковом Лондоне — такая хрупкая фигурка, легкая походка, гордо поднятая голова, руки, упертые в бока, и никакого представления о затаившихся чудовищных опасностях. Теперь, когда он начал понимать ее, ему становились понятнее многочисленные ясноглазые, смелые, трудные девушки, с которыми он знакомился последние годы, и впервые он смутно осознал значение того мощного, широкого движения женщин, которое принесло им право голоса и два десятка беспрецедентных свобод.

Многие эти совсем молодые девушки выполняли свою работу и умели постоять за себя совершенно так же, как мужчины. Они писали картины и рисовали, как мужчины, писали критические статьи, как мужчины, писали пьесы, романы, как мужчины, возглавляли общественные движения, занимались наукой, играли роль в политике. Как мужчины? Если подумать, то нет, не совсем. Да, они все еще оставались другими. Но то, что и как они делали, они делали не по-женски. Если не вложить неожиданные новые значения в это «по-женски». Романы, которые они писали, его чрезвычайно интересовали. Такие, как Стелла Бенсон, писали книги, как… кто угодно; по ее произведениям нельзя было определить, мужчина она или женщина. И все это опять-таки было новым. Джордж Элиот, пожалуй, была их провозвестницей. Пожалуй. Прежние литературные творения женщин, если были не «душечка я» книгами, то книгами «доброй тетечки». На каждой странице вы слышали шуршание юбок.

Они бесполые, эти новые? Бобби взвесил эпитет. Предыдущее поколение женщин, искавшее эмансипации, подавляло пол, подавляло его так яростно, что его негативное присутствие стало доминирующим фактором их жизни. Они перестали быть позитивной женщиной, они превратились в фантастично негативную женщину. Но это новое множество не столько подавляло, сколько забывало свой пол, не считалось с ним. Кристина-Альберта свела на нет свой пол, не восставая против него, а удешевив его для себя, как удешевляет для себя свой пол мужчина, так что для нее он свелся всего лишь к меняющими настроениям и неожиданным порывам, и она могла перейти к другим вещам.