Отец и сын, или Мир без границ - [30]
Эта повесть не о взрослых, но нельзя обойтись без моста между двумя ее частями, моста, по которому прошли мы с Никой. Мы попали в Вену 8 мая и добрались до Нью-Йорка 27 августа 1975 года. Большую часть этого времени я провел с Женей, хотя отвлечений было много. И в Вене, и в Риме я наведывался в университеты, а в Риме еще ездил на рынок за продуктами. Вторую половину дня занимали частные уроки.
Английским из господ эмигрантов, как к нам обращались в ХИАСе, всерьез не владел почти никто, а многие и вовсе не владели. Некоторые проходили, но не прошли немецкий; другие ничему не научились ни в школе, ни в институте. Не было в советское время более бессмысленного предмета, чем иностранный язык. Один юрист сказал мне не без апломба: «Я нулевик». Он не знал по-английски ни слова, но заявил, что времени до отъезда в Америку мало и ни произношением, ни грамматикой он заниматься не намерен: ему нужна разговорная речь. Мои вежливые попытки растолковать ему, что без звуков и форм разговаривать затруднительно, отзыва не нашли, и он обратился за помощью к кому-то другому. (Уже в Америке я не раз отвечал на вопросы типа: «Как правильнее будет по-английски „тридцать“: „сёрти“ или „тори“?».) Популярностью пользовался взгляд, что спасет «погружение в среду иностранного языка»: вокруг все говорят по-английски, и они заговорят. Этих я безуспешно уверял, что они путают язык с венерическими болезнями (вот их можно подхватить в два счета) и что феноменальные успехи при «погружении» делают лишь маленькие дети. В Америке я не раз убеждался в правильности обеих частей моей теории, хотя есть люди, которые действительно без большого труда перенимают ту самую вожделенную разговорную речь с ее мгновенно прилипающими убогими штампами и легко изъясняются, перепрыгивая через фонетику и грамматику. «Английский язык такой примитивный», – сказала Нике ее старая знакомая, женщина под сорок.
Народ вокруг подобрался всякий. Привычных золотых медалистов в очках и с первым разрядом по шахматам заметно потеснили дородные южане и их дебелые жены: кладовщики, продавцы, мясники и шоферы, среди которых попадались остроумные, но сомнительные личности с именами типа Нолик. Оживший Беня Крик и его команда выглядели значительно менее привлекательными, чем их литературное отражение.
Почти все привезли в Италию один и тот же ассортимент: хохлому, мстёру, янтарь, транзисторные радиоприемники и тому подобные вещи, которые, по слухам, можно было продать в Риме, на рынке, именуемом «Американо». Слухи оказались верными, но немногие согласились проводить часы на рынке. По домам ходили перекупщики, записавшиеся в Штаты, «передумавшие» и переписанные на Канаду, а потом на Австралию и снова Штаты и таким образом осевшие в Италии почти бессрочно. Кое-кто, и мы в том числе, отдали им свой скарб по дешевке и успокоились. Одного такого маклера я хорошо помню. Он любезно интересовался сроками и неизменно спрашивал: «Полируете свой английский?» (явно подслушанный дословный перевод с какого-то западноевропейского языка). «Полирую, полирую», – отвечал я, хотя «полировал» я в меру сил шершавые языковые навыки товарищей по исходу.
Ко мне относились с подозрением: доктор наук – по определению далекий от жизни сноб (долгие гласные ему, видите ли, понадобились), и еще неизвестно, умеет ли он хорошо учить. На мое двуязычное дитя реагировали как на курьез и мой эксперимент осуждали: «Что он, в Америке английскому не научится?» В этом соображении была изрядная доля истины. Тем не менее без уроков не остался и я. К девяти вечера я приходил домой и укладывал Женю спать.
Днем я тоже не лодырничал, а от руки, почти под копирку писал в американские университеты, где, как мне казалось, мог понадобиться германист с моим уклоном. Мои заработки почти целиком уходили на марки. Я не знал, что трачу время и деньги впустую, так как устроиться можно только туда, где объявлена вакансия, и что примерно к февралю все места на ближайший год заняты. Ведь и Эйнштейну, спасавшемуся от всенемецкого погрома, ответили из Иерусалима, что у них уже есть человек по его специальности. Естественно, что на сто с лишним запросов я получил пятьдесят или семьдесят отказов; остальные университеты даже не ответили. Устроил меня нью-йоркский комитет помощи высококвалифицированным эмигрантам, о котором я узнал поздно и почти случайно. ХИАС же знал о нем с самого начала, но своими сведениями со мной не поделился. Причины такой сдержанности остались для меня тайной.
2. Вена – Рим
В Вене нас поселили в пансионе «У турка», убогом, как все подобные заведения. Под сенью того турка Жене исполнилось три года. Врачи, проводившие обязательный медицинский осмотр приезжих, нашли его здоровым и определили габариты: рост – один метр, вес – пятнадцать килограммов (солидный вес, но своя ноша не тянет). Соседнюю комнату занимала семья с двумя сыновьями; младший, Петя, был Жениным ровесником. С ними мы позже прожили несколько дней в римском пансионе и до конца лета делили квартиру в Остии Лидо, городке, в котором осела разношерстная колония лиц «вне подданства», не то эмигрантов, не то уже иммигрантов. Петина мама, узнав о Женином дне рождения, подарила ему машинку – поступок неординарный, так как приходилось считать каждую копейку, и время подарков надолго осталось позади.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.