Отец и сын, или Мир без границ - [22]

Я спрашивал его, что говорят мама, папа, дедушка. Выяснилось, что все люди говорят ба-ба-ба, но чаще га-га-га. Дочка моего сотрудника, хотя и была моложе Жени, произносила массу слов. Тем не менее, о чем бы ее ни спросили: «Кто (или что) это?» – она неизменно отвечала: «Ябука» (яблоко). Женя знал, что я папа, а Ника – мама, и, когда дедушка однажды сказал ему: «Позови папу», – он позвал меня. Всё так, но столь типичное для этого возраста «говоренье» ма-ма-ма, папа-па, ба-ба-ба чаще всего ни к какому предмету не привязано.

Был случай, когда Ника с дедушкой сидели на диване, а Женя терся у них в ногах. Тесть сказал ему: «Женя, поцелуй маму». Тот лишь слегка плечами передернул. А на Никину просьбу: «Женя, поцелуй дедушку», – прижался к его груди. Призывы поцеловать папу не вызвали вообще никакой реакции. Но вечером я при нем обнял Нику и сказал: «Мама, мамочка. Ты любишь маму?» Женя радостно завыл и на мое предложение доказать свою любовь поцелуем бросился к ней, как в лучшие времена. Позднее я обнаружил у него ярко выраженный антиэдипов комплекс. Если он оказывался с нами рядом, то часто говорил: «Папа, поцелуй маму», – а сын наших знакомых, видя, как отец обнимает мать, бросался между ними с криком: «Не люби маму! Я сам буду ее любить».

В Жениной любви был и неосознанный корыстный элемент; кое-что следовало бы назвать не любовью, а привычкой. Дедушка работал на него поваром и отвечал за три мисочки, а кормильцев Женя ценил со дня рождения. Укладывал его я, и уже двухлетний и говорящий, он всегда объявлял перед ужином: «Кормить будет дедушка» и «Укладывать будет папа»; изредка дедушке разрешалось быть и постельничим. После ужина на даче я относил его наверх, и он объявлял (по-английски): «Спокойной ночи всем. Завтра утром мы придем завтракать».

Расставания охлаждали его пыл, но могли и обострить чувство потери. Во время одной из моих командировок он первые вечера плакал: «Папа, папа», – а когда я вернулся, и бровью не повел. Был, как я говорил, месяц, который Женя провел почти без Ники. Он регулярно просыпался со словом «мама». В один из дней она зашла на пять минут. Женя набросился на нее: гладил, смеялся – что-то невероятное. Потом я пошел с ним гулять, и он половину пути рыдал: «Мама, мама».

Были и непостижимые взрывы. Лето. Жене месяц тому назад исполнилось два года. Мы на даче. Бабушка приезжает из города в пятницу вечером. В субботу утром он бежит через площадку в их комнату, и его не оторвать от нее: гулять только с ней, есть только у нее, да и в интервале от понедельника до субботы он по каждому поводу вспоминает о ней. Дважды в конце второго года объектом кликушеской любви становился я: Женя не отпускал меня, с криком цеплялся за мои штаны. Стоило мне выйти, как начинался плач, а за ним душераздирающее: «Папа!» Есть (невероятно!) он старался только у меня. Укладывать его должен был тоже я, но и в такие дни я иногда получал отставку: гулять он хотел с дедушкой и выражал неудовольствие заменами. Плохое дело – переизбыток выбора.

Баловство занимало видное место в любовных играх. Никину маму Женя встречал прекрасно, так как с ней можно было делать что угодно (она даже ключами и очками позволяла играть). Но, как сказано, в немилость мог временно впасть кто угодно. Жене было полтора года, когда тесть неважно себя почувствовал (сердце) и с ужином пришла теща. Женя встретил ее диким ревом. Я сказал, что есть он будет у бабушки или останется голодным. К тому времени мое жестокосердие давно вошло в пословицу. Теща тайком вызвала дедушку, и Женя торжествовал. Зато и засыпал он у нее с трудом. Мою маму Женя неизменно встречал слезами, которых редко хватало больше чем на пять минут, и гуляли они мирно. К тому же она не разрешала ему поднимать спичечные коробки – он их и не поднимал (а я по неосторожности один раз разрешил и совершенно замучился). Засыпал он у нее мгновенно, поскольку не ждал поблажек. Минуй нас пуще всех печалей и детский гнев, и детская любовь! Я был поражен тем, что после отъезда из Ленинграда Женя не вспоминал стариков, хотя мы часто в его присутствии говорили о них. Через три года они приехали к нам и снова вошли в его жизнь, но как новые люди и на новых ролях.

Женя болел не очень часто, может быть даже меньше, чем другие маленькие дети. Впоследствии нам сказали, что, если бы Ника во время беременности принимала витамин D, у Жени не было бы рахита. Врачи, в том числе педиатры, окружали нас со всех сторон, но никто, даже Кассандра, не упомянул витамина. Непредупрежденный и непредотвращенный рахит оказался почти непобедимым противником. Борьба шла с переменным успехом. Особенно памятна мне молодая массажистка, которая трижды подолгу занималась Женей. На заключительных сеансах он уже хорошо говорил и восторженно повторял за ней: «Я работаю. Достаю лампу. Настоящий мужчина!» Последнее лето на своей даче я вспоминаю с особенной радостью. По утрам мы отправлялись в дальние походы. Путь наш всегда лежал мимо Сизифова камня, но Женя о нем забыл, и сердце его не билось чаще при виде полянки, где он провел столько часов. Выносливость такого маленького ребенка (в мае ему исполнилось два года) поражала меня. В конце лета мы дважды в день проходили по крайней мере по шесть километров. Нам ничего не стоило прогуляться до станции и обратно (там мы встречали и провожали поезда), но обычно мы бродили по лесным дорогам. Шестикилометровая экскурсия занимала три часа, так как у нас было много остановок. Недалеко от дома нас ждали два щенка. Мы стояли на большом каменном брусе и ловили божьих коровок. Во все лужи мы кидали камешки, а когда проходили мимо самой большой лужи, рассматривали головастиков. Они росли ото дня ко дню, но не вызывали у Жени никакого интереса. Большой паук (мы его хорошо знали и избегали подходить к нему), гусеницы, жуки и даже муравьи почему-то оказывались интересней Жене, хотя он еще не мог понять драматических событий в их жизни. Например, прямо у наших ног муравей много раз бросался верхом на гигантского навозного жука. Несмотря на мое объяснение, Женя не понял, что происходит. Иногда при виде жука он кричал: «Раздави!» – но в его присутствии было строго запрещено казнить кого бы то ни было, кроме комаров. Жук даже не заметил угрозы, а раздраженный бесстрашный муравей убежал по своим муравьиным делам.