Отец Джо - [37]

Глава восьмая

— Нет, дорогой мой, то была не Темная ночь души.

Следующим утром мы сидели на бревне на нашем мысе у моря. А в Сент-Олбанс в это время мои одноклассники швырялись ручками и тетрадками за прямой спиной чопорного француза Гарнье. Несколько дней назад я начал читать стихотворения святого Хуана де ла Круса. Дело оказалось рискованным, но я надеялся, что мучительный процесс окупится сторицей и я войду в большую лигу — самый молодой новобранец в зале славы мистиков.

— Темная ночь души приходит только после долгих лет послушания и созерцания. Это заключительная ступень, последнее испытание души перед тем, как та обретает полное единение с Господом.

— А у вас была Темная ночь души?

— Нет, дорогой мой, меня еще не удостоили такой милостью.

Проснулся я гораздо позже общины. После крепкого сна стало спокойнее, только во всем теле ощущалась какая-то тупая боль, как будто ночью меня в срочном порядке оперировали. Я не сразу осознал, почему нахожусь в аббатстве, но постепенно вернулись воспоминания: авария, боль, чудесный доктор, собравший меня по частям… Сильно покалеченный, я все же буду жить.

— Дорогой мой, ты влюбился в Господа, и вот романтика отношений подошла к концу. Знаешь, со всеми нами такое случается.

— И что, я никогда больше не прикоснусь к свету и вере?

— Придет время, и ты прикоснешься к гораздо большему, чем свет и вера.

— Значит, мои ощущения — не то?

— Ощущения — великий дар, но они обманчивы, нельзя жить только ими. Они загоняют нас в самих себя. «Что именно я хочу?» «Что именно я чувствую?» «Что именно мне нужно?» Мужчина и женщина в какой-то момент идут дальше ощущений, правда? Вот где начинается настоящая любовь. Любовь по отношению к другому. Радость от того, что этот другой существует. Восторг от того, что он совсем не такой, как ты, да и ты не такой, как он. Вот ты говорил о т-т-тюрьме, в которую заключен… это ты верно подметил. Любовь освобождает человека из т-т-тюрьмы. Понимаешь?

Пока я стирал в комнате свои единственные носки, пришел отец Джо с чашкой чаю и горкой тостов. Прошлой ночью он посидел со мной, дождавшись, когда я засну, а потом, прежде чем лечь, позвонил родителям. Была полночь, и они немного встревожились, но не слишком. Они думали, что я остался у Бутлов.

Во время нашей уже вошедшей в привычку прогулки отец Джо сказал, что сейчас поспрашивает меня кое о чем. Он заставил рассказать обо всех моих битвах по порядку и подробно разбирал каждую, опровергая мое утверждение о потерянной вере. В частности, мои метания в отношении непростительного греха говорили о том, что я все так же верю в Господа, иначе с чего мне беспокоиться о прощении? И напротив, это также означает, что я все еще верю в прощение грехов. Терзания по поводу греха самоубийства доказывали, что я все еще верю в существование проклятия и, следовательно, жизни после смерти. А так как я не бросился за ответами к атеисту, но поспешил в католический монастырь, я наверняка еще верю в учение Церкви, хотя бы немного. А это уже половина апостольского символа веры.

Передо мной предстал совершенно другой отец Джо — посуровевший, авторитарный, склонный к анализу и определениям преподаватель. Но ничего подобного я никогда не слышал от Бена.

— Ощущения, Тони, запирают нас в самих себе. Даже благотворительный поступок — если ты совершаешь его ради самой идеи благотворительности, прекрасной по сути своей — в конечном счете становится проявлением эгоизма. Мы делаем что-то не ради приятных ощущений, но с целью познать и полюбить другого. Так и твое романтическое увлечение. Ты можешь не чувствовать своей любви, но Господь все равно остается тем, кого ты любишь, твоим «другим».

— Я никак не могу свыкнуться с ощущением, что там никого нет.

— Он есть там, дорогой мой. И сейчас он здесь, с нами.

Я начал понимать, что, пребывая в своем мире, преисполненном ощущений безграничных возможностей, не подозревал о возможностях совершенно иного рода. Иной уровень веры, иное качество света, иная глубина уверенности.

— На днях отец аббат рассказывал мне о французском писателе Жан-Поле Сартре. Это который экзистенциалист. Уверен, такой начитанный молодой человек, как ты, слышал о нем. И одно высказывание этого писателя особенно запало мне в душу: L’enfer c’est les autres.[20] Как думаешь, может, он пошутил?

— Вряд ли у экзистенциалистов было хорошо с чувством юмора.

— Мне кажется, все это ч-ч-чепуха. Разве может ад быть в других? Другие — это проявление Господа. Господь — это другие. Вот почему, чтобы полюбить кого-то, необходимо избавиться от своей самости. Именно эту самость мы и должны отбросить. Правильнее сказать: «Ад — это я сам». L’enfer c’est moi.[21]

— L’enfer c’est les Sartres.[22]

— Oui oui oui.[23] Хотя и un p-p-peu[24] несправедливо по отношению к остальным Сартрам!

Чайки взмывали над бурунами, высматривая пищу. Дунул порыв ветра, и нас обдало дождем брызг. Но мы даже не шелохнулись — в нас все еще сохранялся тот особенный покой, который наступает после смеха. Я ничего не ощущал, но мне было покойно. Значит, покой — не ощущение. Покой — это не сосредоточение на себе, он менее осязаем. Он как физическая величина, сила, которая возникает только между тобой и другим тобой, между двумя молекулами под названием «Я». И мне казалось, что в тот момент эта сила возникла между отцом Джо и мной, перетекая от него ко мне и от меня к нему.