Отец Джо - [12]

И она была хороша такой, какой была. Одна и та же сцена с небольшими вариациями повторялась месяцами. Нам в самом деле не о чем было говорить, кроме как о своей влюбленности, о ее трагичности и о том, что нам не следует говорить об этом наедине, что в конце концов заводило одного из нас: сначала ее, но потом, когда мне удалось попасть в ритм, то и меня — я всегда хотел перейти к поцелуям как можно быстрее. Что означало конец, поскольку она распалялась, сходила с ума от желания или чего-то там еще в духе мелодрамы, и я, усталый и опустошенный, был вынужден брести вверх по улице в свете зимней луны, раздираемый смутными ощущениями тепла, гордости и восторга своей взрослостью. Закончить с дровами мне так и не удавалось.

Та странная фраза, «обычная, зеленая любовь», прозвучала не раз и не два. В результате моих настойчивых расспросов Лили призналась, что придумала ее не сама, а вычитала в своей любимой книге — «Конце одного романа» Грэма Грина.

О Грэме Грине я знал смутно — от матери, которая его не одобряла. Он не мог служить примером доброго католика, говорила она. Ну да с чего бы, ведь он был новообращенным. Бен тоже не одобрял Грэма Грина причем активно, поэтому Лили читала его тайком. Она дала мне книгу, и я проглотил ее в два счета Все эти мучительные самокопания писателя были выше моего разумения, но вот интимная сторона романа захватила. Описание оргазма Сары, «этого странного, печального, сердитого крика отдавшейся» и почему-то в особенности «ее тайные волосы» страшно возбудили меня. Удивительно, что в то же самое время я совершенно не связывал любвеобильную Сару со своей возлюбленной во плоти и крови. Но от меня не ускользнул накал страстей, я вкусил запретного плода измены и уловил то сравнение, на которое так недвусмысленно намекала Лили. Я тоже хотел походить на Бендрикса с его пылкими, непростыми чувствами взрослого мужчины — ненавистью, ревностью, отчаянием.

Однако же Лили была женщиной несчастной и одинокой; в ту зиму ей случалось совсем падать духом, так что уже не хватало сил на драматургию подобной сложности. Обычно в такие моменты я узнавал об их с Беном браке что-то новое.

Выяснилось, что Бен демонстрировал свой сдержанный, тевтонский темперамент не только в саду, но и за игрой на пианино, за обедом — во всем. Не составляла исключение и постель. Лили жаловалась, что по ночам он любит ее как машина, в такой же тональности, в какой играет Баха — как человек-метроном.

Само собой, у Бена было свое рациональное объяснение такому тевтонскому поведению при половом сношении; во время даваемых мне религиозных наставлений, которые шли своим чередом, он всегда называл физическую любовь «половым сношением». В своих рассуждениях Бен отталкивался от самого Рима воодушевленный примером старика-сексопатолога папы Пия XII. Удовольствие, испытанное при одобренных церковью и свободных от противозачаточных средств половых сношениях, считалось проявлением если и не греха, то уж точно слабости. Ревностному католику, избравшему стезю чуть ли не святого, предписывалось удовольствия избегать. И, поскольку половое сношение служило единственно цели воспроизводства, сам Бен во время любовного акта избегал малейшего удовольствия, делая все для того, чтобы Лили, увлекаемая им по пути спасения, тоже ничего не испытывала. Но чтобы уж совсем быть уверенным, Бен настаивал на молитве перед половым сношением — они просили Господа помочь им побороть удовольствие и дать начало новой жизни.

Откровения Лили дали нашим отношениям толчок, переведя их на другой уровень. Это не было игрой, это было чем-то настоящим, что лишало спокойствия. Я испытывал к Лили сострадание и переживал за нее в той мере, в какой способен был ее понять. Но все эти откровения еще и заводили меня, да так, как ничто другое. Стоило Лили заговорить, как я испытывал сладостную волну непонятных, но явно запретных, непристойных эмоций.

Ощущение вины пришло вместе с осознанием того, что это не чистая и невинная игра в любовь, а опасное, способное утянуть вглубь подводное течение. Отсутствие удовольствия, которое она оплакивала, ясно давало понять о ее желаниях и той степени отчаяния, до которой она дошла. Теперь, когда я понял, с чем играю, я начал побаиваться адского пламени, но возбуждение мое все усиливалось. А что если у меня выйдет лучше, чем у этого парня, ее мужа? Что если я смогу сделать ее счастливой? Мысль о том, что может последовать за этими, хотя и туманными, мечтаниями, опьяняла меня, и мне хотелось, чтобы это поскорее случилось.

Так холодным весенним утром мы оказались в маленькой кухоньке. Рука моя, накрытая миниатюрной ручкой Лили, находилась под ее платьем, в самом низу, ниже тонкой талии, там, где не было больше никаких преград, и касалась разгоряченной, покрывшейся испариной плоти — Господи, мы уже там! — а Лили направляла меня к тому неизведанному, о чем я не мог помыслить… к собственным «тайным волосам»!

— Нет! — вдруг выкрикнула Лили, выдергивая мою руку из-под платья. Она отвернулась от меня, театрально всхлипывая. — Уходи, уходи же… что я наделала… зачем, зачем встретила тебя? Ты демон, дьявол… отойди от меня, сатана!