Отец детей своей матери - [8]

Они шепчутся, их ужасает, что девушка не следует своему предназначению. Скоро они будут бояться служить мне: ведь боги могут покарать людей, не отвернувшихся от бунтарки. Я говорю, что они всего лишь исполняют приказы царя, не желающего, чтобы его племянница осталась без крова и пищи. Это не помогает: с некоторых пор правители Фив пугают своих подданных — уж слишком плохо те кончают. Я говорю, что Полиник был проклятым ребенком, плодом преступной страсти, они об этом забыли, у них короткая память. Тогда я приказываю приготовить мне омовение, принести чистую одежду, молоко и мед, и они успокаиваются.

Полиник умер первым, и Этеокл ушел из жизни законным правителем. Будь я мужчиной, взошла бы на трон, но женщинам не дозволено править Фивами. Все замерло в ожидании. Я заставляю ждать Креонта. Он нетерпеливо расхаживает по тронному залу.

Гемон караулит у двери. Я сотни раз объясняла, что не стану его женой, но он не успокаивается и все твердит, что любит меня. Он учтив, чувствителен и никогда не подходит слишком близко, помня о моем печальном опыте с Эдипом. Гемон любит меня на расстоянии.

— Если я стану твоей женой, тебе придется приблизиться, а мне это не понравится.

— Время покажет.

Терпеть не могу людей, пустившихся в рассуждения и остановившихся на середине. Креонт не таков: он мыслит последовательно, и потому я погибну, но разве я хочу жить? Это последнее сражение, на мне род прервется. У нас больше шансов, чему Атридов [6], внушающих ужас на протяжении ста поколений. Преступление Лая очень скоро будет наказано: через несколько часов мы с Исменой умрем, и Фивы — у них короткая память — начнут забывать нас.

Служанки суетятся в глубине покоев, испуганно шепчутся, украдкой поглядывая на меня.

— Что стряслось?

Только кормилица осмеливается ответить:

— Говорят, Антигону схватили на поле битвы, когда она готовилась совершить обряд.

Смысл ее слов доходит до меня не сразу, но я мгновенно впадаю в ярость, и понимание приходит само собой. Значит,

Креонт не захотел ждать. Кому он поручил сделать то, чего не хотела совершить я, какую награду посулил?

— Но я здесь, я все время у вас на глазах, — ответила я кормилице.

Она пришла в смятение.

— Тебя видели. Тебя узнали. Маленькая худая смуглая женщина с надменным лицом шла меж стражников, высоко подняв голову, горделиво улыбалась и ни с кем не говорила. Это так похоже на тебя.

— Где она?

— В самой тайной из темниц. Никто не может к ней приблизиться, ее казнят на рассвете. Ты должна бежать.

Креонт омерзителен, но я не могу не восхищаться им. Он наконец-то понял, что не должен на меня рассчитывать. Я знаю, что буду отомщена, и посылаю служанку к Гемону: пусть готовится к смерти, ибо на рассвете меня казнят. Царь не слишком умен, он думает, будто люди ценят свою жизнь превыше всего, так что объявленное сыном самоубийство кажется ему немыслимым. Не хочу, чтобы Гемон бродил по коридорам дворца, жалуясь и проклиная свою участь, у царя в конце концов возникнут сомнения, и — кто знает? — он помешает ему умереть. А я хочу, чтобы за меня отомстили! Я знала, что Креонт жаждет моей смерти, но его действия удивляют меня. Этот честолюбец не брезгует подлым обманом. Он купил услуги женщины, явно не слишком умной, раз доверилась ему. Царь наверняка сказал, что ее жизни ничто не угрожает. Все полагаются на честь Антигоны: она либо похоронит брата, либо спасет жизнь невинной женщины. Хотела бы я дать ей умереть… Неужто сострадание проникло и в мою душу? Собираюсь отдать жизнь за незнакомку, которая рискует своей жизнью за пригоршню золотых?

Жить дальше? Ради чего? Чем займу я мои дни и мою душу? Разве у меня осталось хоть одно желание? А та женщина хочет многого — ей нужна одежда, запас еды на зиму, любовник, да мало ли что еще? — и хочет достаточно сильно, раз поставила на кон жизнь. У меня нет сил противостоять ей. Пусть купит блага, о которых мечтает, и пусть моя кровь падет на Креонта! Но я не надеюсь, что грядущие времена осудят моего ненавистного дядю, никто не узнает, какую шутку он со мной сыграл: даже служанки, видевшие, что их госпожа не покидала своих покоев, верят, что это я нарушила запрет. Они смотрят на сидящую перед письменным прибором Антигону, и думают, что я внизу, в темнице, дрожу от ужаса и обливаюсь слезами.

— Не медли, — говорит мне кормилица. — Лошади ждут у городских ворот, если поторопишься, до рассвета будешь в предгорьях.

— А что потом?

Она не знает. Не дело служанки решать судьбу царевны. Она спланировала мое бегство, она ломает голову, как помочь мне избежать смерти, но моя жизнь — мое дело. Я очень молода: возможно, годы сотрут воспоминания? Настанет момент, когда я перестану понимать, кто я есть, забуду пустые окровавленные глазницы отца и ледяные ночи изгнания. Равнодушный взгляд матери уйдет из памяти, как и лицо Этеокла, спешащего навстречу смерти, и вонь от разлагающегося тела Полиника, отравляющего воздух над городом. Я буду стариться медленно, чужая самой себе. По вечерам, бродя по мирному саду, я буду грезить наяву. Я — дитя двух преступлений: отец убил сына, а сын убил отца. Клянусь, в моей душе нет ни преданности, ни желания жертвовать собой, я не умерла ради братьев, а за Эдипом последовала не по доброй воле. Ночь уносит слова клятвы, она растает в первых лучах утренней зари. Я смотрюсь в зеркало, как Иокаста перед смертью. Я бледна, у меня усталый вид. Зачем мне жить? Смерть уже поселилась в моей душе.