Отдай мне свою молодость! - [4]

Акме не отходила от Конана ни на шаг. Она снова замотала лицо шарфом, но глаза ее так и двигались, следя за заморийцами. Когда киммериец устроился возле костра, девушка молча легла рядом с ним. Конан хозяйски сгреб ее за плечи и прижал к себе. Так они и проспали всю ночь.

Прикосновение к Акме не поправилось киммерийцу. Она была костлявой и горячей — слишком горячей, как будто ее снедает внутренний жар. Однако девушка ничем не хворала. Конану показалось, что он обнимает какое-то животное, маленькое, верткое, молчаливое. Утром он поскорее встал и отошел от нее подальше.

— Ты изменился, — заговорила она, приближаясь к нему. — Почему ты изменился ко мне, господин?

— Для начала, я тебе не господин, — сказал киммериец. — Избави меня Кром от такой рабыни! Кто ты такая, Акме?

— Не знаю, — сказала девушка и заплакала под своим покрывалом.

Ее слезы вызвали у Конана отвращение. Он попытался скрыть это, отвернувшись, однако Акме что-то почувствовала и больше к нему не приближалась.

Шадизар встретил их праздничным шумом. Здесь всегда царило веселье. Ревели быки и верблюды, ржали лошади, вопили упрямые ослы. Люди кричали, смеялись, бранились, расхваливали свой товар, шумно требовали денег, вина, справедливости, восхищались походкой и взглядом проходящей мимо красотки, статями лошади, искусной огранкой драгоценного камня... А запахи! Запахи пряностей, жареного мяса, раскаленных углей, свежевытканного полотна, сладкого женского пота, густых и тягучих благовоний, конского навоза, розовой воды... Чем только не пахнет в Шадизаре!

Этот город оглушал и опьянял. Тьянь-По, сидя в повозке, нюхал высушенную лилию, обладающую тонким, легким, изысканным ароматом, а уши заткнул тряпочками.

— Здесь все для меня слишком пряно, — пояснил он, когда Конан заглянул к нему в окно. — Попроси возницу, чтобы поскорее доставил нас к дому Малохая.

Но «поскорее» не получалось, и повозка с верблюдами медленно тащились по запруженным улицам.

Дом Малохая стоял в восточной части города. Из окон верхних этажей открывался прекрасный вид на башни, зато нижние комнаты Смотрели прямо па мусорную свалку и глухую стену соседнего дома. «Что поделаешь, — оправдывался Малохай, — мы живем в большом городе. Где много людей, там много мусора».

Конан не мог с ним не согласиться.

Малохай был полной противоположностью Тьянь-По: рослый, грузный, вечно потеющий лысый человек в засаленном парчовом халате. Чистенький и скромный Тьянь-По рядом с ним как-то терялся.

Но только до тех пор, пока они не начинали разговаривать. Как хорошо было известно Конану, кхитаец никогда не лез за словом в карман, и спорить с ним было опасно. Тут уж внушительный Малохай терялся и даже как будто становился меньше ростом.

Правда, из их ученых споров киммериец не понимал ровным счетом ничего...

Малохай очень обрадовался гостям, велел слугам, чтобы те разместили их на верхнем этаже, подали фруктов, вина и сладких булочек с изюмом, а также принесли благовонные палочки и розовую воду. Все это было доставлено.

Слуги, сгорающие от любопытства, входили к гостям по очереди. Один принес корзину с яблоками, поглазел украдкой па пришельцев — странную пару представляли собой рослый киммериец и маленький кхитаец — и удалился. Но не успел опуститься за ним тяжелый бархатный занавес, как на пороге комнаты робко возник второй — с персиками на блюде и вином в кувшине. Третий слуга доставил ароматические угольки и палочки.

Конану надоело это паломничество. Он схватил слугу за плечо.

— Приходите уж сразу все. Сколько вас тут?

Слуга чуть дернулся, словно пытаясь высвободиться, но хватка у киммерийца была железная, и слуга обмяк.

— Нас, господин? — переспросил он, глупо моргая. — Нас тут... десять. То есть... если считать женщин. А конюхи...

— Никаких конюхов! — велел Конан. — Пусть придут сразу десять слуг. Быстро!

Для внушительности он взревел страшным голосом и выпустил плечо. Слуга мгновенно скрылся. Кхитаец смеялся, беззвучно трясясь и щуря глаза. Он сидел на стопке ковров у стены, под нишей, где стоял медный кувшин — единственное украшение этой комнаты, — и прихлебывал холодное вино из широкой плоской чашки. Конан мрачно сжевал персик, подошел к окну и выплюнул туда косточку.

Тем временем у занавески послышалось шуршание и тихое перешептывание. Конан повернулся в ту сторону и гаркнул:

— А ну, все вошли! Живо!

Слуги один за другим показались в комнате. Конан прошелся перед ними, как полководец перед строем солдат перед битвой.

— Итак, — заговорил он громким, рыкающим голосом, — вы явились сюда для того, чтобы поглазеть на гостей своего господина. На огромного великана и крошечного карлика. Оба — страшные уроды. Так вам сказали? — Он повернулся к слугам, выпучил глаза и оскалил зубы. — Признавайтесь, жалкие недомерки!

Вперед на подгибающихся ногах вышел пожилой слуга в дорогом халате — куда более чистом и новом, чем у Малохая.

— Нет, господин, — заговорил он, кланяясь. — Нам сказали, что к нашему хозяину приехали диковинные чужеземцы.

— Увидели? — вопросил Конан.

— Да, господин, — трясущимися губами вымолвил пожилой слуга.

— Вон отсюда! — крикнул Конан так, что кувшин в нише зазвенел и долго еще не мог успокоиться. Любопытных слуг как ветром сдуло.