Отдать швартовы! - [27]
Рубцов с товарищами давно слышали взрывы, доносившиеся из-за пустынного горизонта, но могли только догадываться, кого там бомбят. Сомнения разрешил радист. Катеру было приказано отдать швартовы и идти на помощь гарнизону Сухо, отражающему десант. Однако возможность выполнить приказ появилась лишь несколько часов спустя, когда поломка в двигателе была устранена. Катер покинул бухточку, в которой стоял, и взял курс на Сухо. Не прошли и километра, когда в небе был замечен самолет-разведчик врага. Он летел в одиночестве, сам по себе особой опасности не представлял и вскоре исчез из глаз. Тем не менее опытный командир, знавший повадки фашистов наизусть, приказал сыграть боевую тревогу. И не зря. Из-за леса с нашей стороны выскочили два самолета и с бреющего полета сбросили бомбы. По бокам катера встали два водяных столба. Осколок смахнул шапку с командира, стоявшего за штурвалом. Самолеты разошлись, набрали высоту и почти одновременно спикировали на маленькое суденышко с двух сторон: один с носа, другой с кормы. Темнело. Вцепившись в трясущийся пулемет, Василий целился под брюхо стервятнику, откуда прямо ему в глаза полыхал прерывистый огонь — это стрелял пилот. Если бы моряк опустил глаза вниз, он бы увидел в палубе аккуратные круглые отверстия толщиной с палец. Словно гигантская швейная машина поработала своей иглой.
Самолеты ушли. Василий вытер со лба испарину, передохнул, оглянулся вокруг. Из машинного отделения валил жирный черный дым. Моряк не успел ничего подумать, как услышал на удивление спокойный голос Андрея:
— Воздух! Справа на траверзе три самолета противника. Идут курсом норд-вест.
Через минуту над катером опять завертелась чертова карусель. Ветер развел волну. Попасть в цель в этих условиях было нелегко. Справа у самого борта озеро выбросило высокий фонтан воды. Кораблик вздрогнул как живой. Осколки зазвенели о борт. Командир катера медленно осел вниз.
«Плохо дело», — подумал Василий и вдруг почему-то вспомнил, как в январе пошел навестить Нину — знакомую девушку, жившую в районе Шкиперской слободы. Улицы с сорванными названиями и номерами домов безлюдны. Погребенные под снегом, стоят трамваи. Тоненькая девочка лет десяти и согбенная старуха в огромных ботах, еле переставляя ноги, тянут санки с зашитым в одеяло телом. Очередь, жмущаяся к стене магазина, молча провожает их глазами. Начинается артналет. Но люди не уходят.
Гулкий, как колокол, подъезд. Ледяные батареи отопления давно забыли, что такое тепло. Ни звука. Моряк барабанит в дверь, но никто не выходит на стук. Никто не появляется из соседних квартир поинтересоваться, что ему надо. Устав стучать, он дергает дверь. Она открывается.
За столом, уронив голову на руки, недвижно сидит мужчина.
— Здравствуйте! — говорит моряк. Ответа нет. Василий заглядывает ему в лицо. Человек мертв. Перед ним на грязной скатерти стоит блюдо со студнем, сделанным из столярного клея. Его уже успела покрыть пыль.
На кровати под грудой одеял лежит женщина. Она в пальто, валенках, в меховой шляпке. Она тоже мертва. А вот и Нинина записка. Девушка на казарменном положении. Работает на военном заводе в другом конце города. Когда уходила из дома, родители еще были живы. Василий пишет свою записку. Заворачивает в нее дорогой подарок — пару черных сухарей. Отец и мать мертвы. С портрета, сделанного еще в далекие довоенные времена, весело улыбается дочь. Тяжелым взглядом моряк обводит с порога комнату, тихо закрывает за собой дверь.
На улице кругом трупы. Очередь у магазина так и не разошлась. А фашистская артиллерия с немецкой методичностью все бьет и бьет.
«Эх, только бы дорваться до этих сукиных сынов!» — думает моряк, и судорога ненависти проходит по его лицу.
Василий тряхнул головой, словно освобождаясь от дум, крепче вцепился в гашетку пулемета — сверху на катер падал самолет. Враг пикировал смело, наверняка. В его летном почерке угадывался настоящий ас.
Лицо в лицо. Глаза в глаза. Казалось, не огонь оружия, а сама святая ненависть сразила врага. Самолет, так и не выйдя из пике, косо врезался в волну. Появился наш «ястребок». Немцы, не приняв боя, ушли. Но в тот день судьба, видно, решила передышки морякам не давать.
— Впереди по курсу два катера противника! — донес сигнальщик.
Краснозвездная машина устремилась на них. Едва не задев топовый огонь, летчик из пулеметов ударил по врагу. Немцы старательно маневрировали. Самолет ушел на новый заход.
— Друг, врежь им, врежь! — кричит боцман от носового орудия.
Но что это? Не открывая огня, самолет прошел над немецкими катерами и, виновато покачав крыльями (видно, кончился боезапас), отвалил в сторону. Почувствовав свою силу, немцы накинулись на израненное суденышко. Дым из его машинного отделения валил все сильней.
— Ход, ход давай! — надрываясь, кричит рулевой в переговорную трубу.
— Не могу, — хрипит из машинного ада моторист Андрей. — Один двигатель разбит. Начисто. Понял?
Совсем стемнело. Трассы огня протянулись к кораблю. Скрестились у орудия, из которого боцман с помощником вели огонь. Что-то ударило Василия по бедру. Выпустив пулемет, он упал. Очнувшись, попробовал встать, но не смог. Неподалеку, уронив голову на расщепленный пулей приклад автомата, лежал Володька. Совсем лишившись хода, советский корабль встал. Наступила тишина. Никто не стрелял. Видно, решив, что с русскими все покончено, немцы прекратили огонь. Их катера, не подходя слишком близко, описывали круги.
