Отцы-командиры Часть I - [20]

Незаметно пролетел месяц. Заместитель главбуха составил платежную ведомость на зарплату конторских служащих. Последней стояла моя фамилия. С выплатой зарплаты в то время было примерно такое же положение, как ныне в нашей державе с выплатой зарплаты работникам госбюджетной сферы. Задержки бывали по несколько месяцев. Выплачивали небольшими авансами на хлеб. Мою первую получку начислили полностью. Я предполагал, что должен был угостить своих сослуживцев с первой получки, но они решили сделать это с последующей, а в тот раз все мы зашли после работы в сельмаг и купили мне по росту костюм, стоимость которого была ровно 75 рублей. Впервые я чувствовал на своей шее прикосновение суконного  воротника. Выходил я из магазина самым счастливым во всем районе. На родителей и сестер это тоже произвело впечатление. На следующий день, идя на работу, я услышал позади себя подавленное сожаление одной женщины, видимо, из станицы Исправной, которая произнесла такие слова: «Вот как нарядно одет мальчишка. Мне бы купить хоть один такой костюм на троих, чтобы было в чем сфотографировать по очереди на память». А был этот костюмчик весьма прост и дешев, по типу школьной формы, введенной в послевоенные годы, только не серого, а синего цвета. Осталась память о нем на одном из групповых снимков год спустя. А я не застегивался на две верхние пуговицы и купил даже галстук. И это при проживании в самой настоящей землянке. Лет пять тому назад я прочитал очерк известной белорусской журналистки Светланы Алексиевич, который был озаглавлен «У нас сознание людей, выросших в землянке». Ей это чувство было понятным, так как у большинства белорусских семей землянка была связана с понятием «жилье» в послевоенные годы.

Наступала осень, предвестница годового отчета, который должна была готовить бухгалтерия. На эти осенние месяцы разрешалось выплачивать полуторный оклад за вечернее дополнительное время работы. Засиживались мы обычно до полуночи. Я, как и все остальные, под конец «клевал носом». В таком положении в вечерние часы однажды и застал нас на работе совершенно незнакомый человек. Он спросил меня: «Мальчик, а ты что здесь делаешь в такой поздний час?» Пришлось назвать свои обязанности. Он скомандовал мне идти домой, а главбуху учинил разнос за незнание кодекса о труде учеников при подобных учреждениях. Выяснилось, что мой рабочий день должен быть продолжительностью не более шести часов, а о сверхурочных заработках и речи не могло быть. Оказалось, что это был инспектор охраны труда краевого земельного управления. Главбух получил выговор в приказе, а я молчаливый упрек взглядом моего начальника. Он перестал посылать меня за папиросами, покупая их в магазине по пути следования, перестал давать задания, и я пенял, что пора писать заявление «по собственному желанию», что я и сделал по совету отца. Конечно, эта работа была мне не по душе, да меня и не учили ничему.  

Через пару недель старшая сестра принесла из школы парочку тетрадей, сшитых в один экземпляр. На обложке была наклеена этикетка земляничного мыла и стояла надпись: «Альбом». В нем были переписаны пара стихов. Сестра попросила и меня внести посильный вклад в юное ученическое творчество. К тому времени я уже был постоянным читателем районной библиотеки. Читал в основном журнал «Новый мир». Полистав немного, я нашел приличествующий данному случаю стих, видимо Ахматовой, в котором были такие строки: «О всем, что чувствую и знаю, я рассказать тебе хочу. Но почему же я вздыхаю, но почему же я молчу...» Потрудился и акварелью нарисовал букет роз. Сестра была в восторге и отнесла подружке. А там альбомчик пошел гулять по партам, пока не попал в руки заведующего учебной частью, тот предъявил улику директору семилетки, и через мою сестру последовало приглашение в школу не родителей, а самого виновника, совращающего любовными виршами шестиклассниц. По крайней мере, из рассказа сестры я это понял недвусмысленно. Утром с сестрой проследовал в школу. Постучал в учительскую, где меня встретил и директор и завуч. Положили передо мной улику и спросили: «Ты писал?» Отрицать было бесполезно, и я предъявил журнал, из которого переписал стишок. Они похвалили мой разборчивый почерк, спросили, чем занимаюсь. Я впервые рассказал свою еще небогатую биографию. Узнали они и о моем «трудовом стаже» и тут же предложили дело — занять должность счетовода-библиотекаря в этой школе. Я справился: «И что буду получать за это?» — «Конечно, 150 рублей в месяц», — ответил он. Я очень был удивлен, сравнив сразу с отцовским окладом в 120 рублей при ненормированном рабочем дне. Отца почти каждую ночь поднимали с постели, чтобы он выдал порванный ремень или сломанную шестеренку. Попробуй не выдай. К утру будешь «врагом народа». Конечно, я признался откровенно, что в бухгалтерском «лицее» я не получил никаких навыков и вряд ли смогу делать начисление заработной платы учителям. На это директор мне ответил чистосердечно: «Я и сам еле с этим справляюсь, твое дело будет переписать начистую да сделать ведомость на уборщиц, себя и завхоза. А библиотеки как таковой пока в школе нет. Будем ожидать поступление  книг». Конечно, я был очень рад такому назначению, да и окладу, превышавшему отцовский на 30 рублей. Но более всего я был доволен тем, что вливался в коллектив, где директор и завуч были замечательные молодые люди, только что закончившие двухгодичные учительские институты и продолжавшие учебу заочно. С учителями предстояло познакомиться впоследствии.