Оtцы и деtи - [71]

– Что встала, овца? – тяжело посмотрел на нее Чернов. – Кофейку нам свари. И всех – на хрен. Пусть ждут.

Секретарша в недоумении попятилась к двери. Она такого еще не видела за все те годы, пока верно служила депутату Чернову. С улицы приходит человек, которого принимают, стоит ему только представиться, а Хозяин чуть ли не зеленеет от ненависти и страха. И в то же время от любопытства. Секретаршу тоже раздирало любопытство, и угодливо сказав:

– Проходите, вас ждут, – она внимательным взглядом, с головы до ног, окинула необычного посетителя.

А в том, что он пришел отнюдь не по депутатским делам Чернова и не просителем, женщина ничуть не сомневалась.

Когда в кабинет вошел Кирсанов, депутат Чернов долго молчал, внимательно его рассматривая. Павел Петрович тоже молчал.

– Садись. – Чернов кивнул на глубокое кожаное кресло. – Зачем пришел?

– А поздороваться не хочешь для начала? Как-никак, лет пятнадцать не виделись.

– Да я и сейчас не горю желанием, – хмуро сказал депутат Чернов. – Но раз пришел – садись.

– Я знаю, что недавно умерла твоя дочь, – размеренно сказал Кирсанов, присаживаясь. – И считаю, что мы квиты.

– Издеваться надо мной пришел?! Убирайся!

– Сбавь-ка тон, – тяжело посмотрел на Чернова Павел Петрович. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Маргарита была твоим единственным ребенком, я в курсе, что у тебя серьезные проблемы со здоровьем. Других детей ты так и не сумел заделать.

– Так и у тебя, видать, проблемы, – хмыкнул Чернов. – Ты даже не женат.

– Тебе спасибо, – тихо сказал Павел Петрович. – Признайся, ты ведь убил ее? Чтобы она не ушла ко мне. Сам из окна выкинул или твои амбалы постарались?

– Не собираюсь я ни в чем признаваться! Доказательств нет! Были бы, ты бы меня еще тогда в тюрьму упрятал!

– Значит, справедливость на свете есть, – удовлетворенно кивнул Кирсанов. – Нелли знала о твоей связи на стороне и о внебрачном ребенке. Мог бы просто дать ей развод.

– Ага! И чтобы мои миллионы уплыли к тебе!

– Думаешь, я взял бы у тебя хотя бы копейку? – презрительно сказал Павел Петрович.

– Ты нет. Но суд… По закону ей была положена половина всего. А и черт бы с ней. Но ТЕБЕ! И жену, и деньги, которые Я заработал. Я!

– Не заработал, не ври, – спокойно сказал Кирсанов. – Скажем так – наворовал. Намыл. Вовремя подсуетился. Есть масса эпитетов. Землю ты не пахал, заводы не строил. Ты просто взял то, что плохо лежало.

– Ты мораль мне пришел читать?! – взвился Чернов. – Кто бы это говорил! Ты жену у меня украл, которую я любил!

– Зачем же ты ей тогда изменял? – с иронией спросил Кирсанов.

– Мне за тобой все одно не угнаться. Я вообще не понимаю, как тебе удалось охмурить мою Нелли? Святая душа, словно и не от мира сего, и вдруг – плотское, суетное. Она и ты! Мерзость просто! И как я мог это стерпеть?!

– Значит, ты о морали ее заботился, когда убивал, – с иронией сказал Кирсанов. – Мол, это не любовь, это разврат. Нет, Леша, это ты у меня жену украл. Потому что тебе она была уже никто, после того, как мы решили быть вместе. Я прекрасно знаю, что у вас были раздельные спальни, и только твое ослиное упрямство и ревность держали мою Нелли в твоем доме. Ты нарочно тянул с разводом, а потом чуть ли не силой увез ее за границу. Возможно, даже транквилизаторами накачал. И – в частный самолет. Знал, что я не могу уехать из Москвы.

– Это был твой выбор, – напомнил Чернов.

– Я уже осознал свою ошибку. Поговорим о тебе. О смерти твоей дочери. Все зло, Леша, которое ты сотворил, к тебе же и вернулось, как ни пафосно это звучит.

– Выделываться пришел?! – с ненавистью сказал Чернов. – Всегда был позером! Бабы на это падки… Только и тебя, Паша, прибило. Я ведь помню, каким ты был! Я Паша Кирсанов, генеральский сын, офицер ФСБ, мне сам черт не брат! Брови вразлет, фирменный пиджачок, в кармане кобура, в кобуре пистолет. Девки кипятком писали. И где сейчас я и где ты? – Он надменно посмотрел на Кирсанова.

– Думаешь, твое кресло в Думе для меня какая-то ценность? – рассмеялся тот. – Хватит уже, Леша, х…и мериться, не из-за кого больше. Я потерял единственную женщину, которую любил, ты единственную дочь. Наживали, суетились, а толку? Деньги, должности, регалии, все это, как выяснилось, тлен. Пустой звук, когда не с кем этим поделиться и некому это оставить. Ничего не нужно. Нам с тобой теперь осталось по могиле, да местечко рядом, ты на своей будешь убиваться, я на своей, пока Господь не приберет. Старые мы уже, не телом, так душой уж точно, ты хоть это понимаешь? Все, круг замкнулся.

Чернов посмотрел на него исподлобья и, нагнувшись, зашарил в ящике своего необъятного письменного стола. Вынул оттуда бутылку коньяка и, ткнув пальцем в селектор, коротко сказал:

– Стаканы и лимон.

Они молчали, пока не появилась взволнованная брюнетка с подносом.

– Алексей Юрьевич! – потрясенно сказала она, увидев коньяк. – Вам же нельзя!

– Иди к черту! – рявкнул Чернов. Когда за секретаршей закрылась дверь, он разлил коньяк по стаканам и сказал: – Прав ты, со здоровьем проблемы, но не пить не могу. Душа просит.

Они без тоста, не чокаясь, выпили.

– Я к тебе на самом деле не с миром, но с милостью, – сказал Кирсанов, поставив на стол пустой стакан.