Отцы - [27]

— Вася, ты меня вчера не понял, а я тебя не узнал. А сегодня мы видим друг друга. Ну, здравствуй.

— Здравствуй.

Выпили. Тут же налили еще по одной, и Дронов поставил третью чашку и плеснул туда тоже.

— Скажи мне, пожалуйста, кто и что — Советская власть?

— Известно — кто.

— Я тебе скажу. Кто строил, недоедал и недосыпал? Мы! Кто войну воевал? Кто Россию грудью прикрыл? Чья кровь лилась? Наша!.. Чьи жены на работе измотались, нас ожидая? Наши!.. Кто победил? Страну восстановил кто? Детей воспитал? Крови и пота своего не жалел? Кто? Мы… Так кто есть Советская власть? Мы и есть! Мы!..

— В общем, да.

— И когда на нее руку поднимают, это на нас замахиваются, а на нас — значит, на Советскую власть. А мы? Мол, обойдется?

— Есть такая привычка.

— Я так думаю. Мы не должны, не имеем права… молчать, когда нас обидеть хотят. И давай чтоб мы всегда, до последнего, и ни шагу назад!

Дронов протянул руку к третьей чашке и перевернул.

— Ты зачем водку выливаешь?

— Давай за ребят. Мы с тобой тоже могли не вернуться.

— Могли. Я когда в армию уходил, точно был уверен, что не вернусь, — такая длинная, большая война была.

— Мы с тобой живые остались не потому, что трусы, судьба нам легла такая. А у Саши двое детей осталось. Мы с тобой собирались, помнишь, говорили, с детьми повидаться, рассказать, как и что… А как жена выворачивалась с ними? Одна. Ты думаешь, Саша простит нам?

— Ты душу не трави. Давай выпьем лучше — за него и за всех, кто не вернулся. Может, и за себя, мы тоже, может, там остались: я на себя погляжу иногда, узнать не могу, другой человек в моей шкуре ходит. Я ведь до войны петь любил, на баяне играл, а сейчас не могу. Давай, за светлую память!

Нагнули головы. Помолчали.

Дронов снова протянул руку, снова вылил водку в землю из третьей чашки.

— Ты водку все же не выливай на землю, хоть крови и пролили много, а этим сейчас не исправишь. Не переводи продукт, не надо. Лучше мы за них выпьем… Вижу, широко ты живешь, душевно.

— А чего же?

— Я на прошлые праздники разговорился было тоже, а потом чуть не подрался. А добро не переводи больше.

— Чашку убрать, чтоб не маячила, — сказал Дронов.

— Брось туда.

— Сейчас мы ее. — Дронов сунул руку в мешок, пошарил, вытащил обрез.

— Друг покосился. Сел. Достал «Беломор».

Дронов достал патроны. Разложил.

Друг зажег спичку, прикурил.

— Приспичило тебе?

— Будь здоров.

Друг взял обрез, осмотрел. Провел ногтем по спиленному стволу.

— Короткий. На сто метров и клопа не убьет.

— Мне на десять хватит.

— Можешь. Стволы-то не разнесет?.. Да нет, ничего. Сам делал?

— Сам.

— Знаешь, какая статья?

— Не думал.

— Вижу, гуляешь.

Друг швырнул в сторону обрез, затянулся папироской, уставился на луга за рекой.

— Дерьмовая это игрушка. Я после войны видеть эту дурость не могу. Тебе не надоело воевать?

— Надоело, — сказал Дронов, — вот так. Я уж думал, никогда не придется!.. Но на роду, видать, у меня написано.

Помолчали.

— Перебиться не сможешь?

— Все время на это надеялся. Не люблю я скандалов. Криков не люблю. Мне лучше промолчать лишний раз, с меня не станет. Вот и пользуются. «Дай рубль». На. «Снимай рубашку». Возьми, не будем ссориться. «Давай штаны». Бери. «Пусть жена придет полы помоет». Иди, жена. Садятся на голову. Хорошо, сиди, шея крепкая. «Пляши!» Чего ж не поплясать! «Кричи: «Ура! Ура! Самый счастливый человек на свете!» — оно так и есть. «Сбривай усы!» А пошел-ка ты к матери!.. Так получается!

Друг помолчал. Подумал. Растер окурок.

— Надоело, значит, дерьмо глотать, решил выплюнуть?! Пойдем попробуем.

Он поднялся, захватив чашку, отошел на несколько шагов.

— Готов?

— Кидай.

Чашка взлетела по дуге. Долго-долго падала.

Дронов поднял обрез и опустил — не мог!

Друг сходил за чашкой. Поднял. Стоял, ждал.

— Ну как?

— Кидай!

— Смотри не промахнись, мне еще за картошкой ехать.

— Я аккуратно.

Чашка взлетела. Ударил выстрел. Другой. Чашка благополучно приземлилась.

Дронов перезаряжал.

— Дай стволы гляну, — сказал друг.

— Осторожней, заряжено.

— Боязливый ты стал, — усмехнулся друг. Осмотрел стволы. — Нормально.

Снова взлетела чашка. Ахнули выстрелы. Снова мимо.

— Охотник ты хороший.

Друг ждал. Снова закурил.

— Кидай, — сказал Дронов.

Друг снял кепку. Подбросил. Ударил выстрел. Кепка подпрыгнула в воздухе. У самой земли ее рвануло еще раз.

Друг подобрал чашку. Нагнулся над кепкой, осмотрел, натянул на голову.

— Попадешь, — сказал он. — Есть еще патроны?

— Это не твое — мое.

— Брось. — Он зарядил. Осмотрел оружие. — Кидай!

Дронов подбросил чашку.

Козлов как-то неприязненно смотрел, как она падает. Уже когда она была у земли, шевельнул рукой обрез. Посыпались осколки.

— Могу еще… Патрон остался.

Осмотрелся. Снял с головы подранную кепку, посмотрел на рваные края дыр.

— Метров двадцать… Жаканом пробьет все.

Кинул вперед кепку и опять с локтя, когда она было уже коснулась земли, ударил по ней выстрелом. Полетели клочья.

— Глаз у тебя остался, — сказал Дронов.

— Убери эту дрянь, смотреть не хочется. — И Козлов кивнул на обрез. Потом он сходил за кепкой, захватив пустую бутылку. Связал вместе и бросил в реку.

— Выпить надо, — сказал Козлов. — Противно что-то.

— Будь здоров.

— Твое здоровье.