Отцы Ели Кислый Виноград. Второй Лабиринт - [48]

С этими словами над площадью перед бывшим входом в Парк пронёсся сильный ветер и прозвучал негромкий, проникновенный пассаж силонофона. Одеяла и спортивные маты, издав удивительную трель каскада шлепков, обрушились вниз, и взору изумлённой общественности предстало нечто!.. Это действительно был фонтан, изваянный в образе, ярко символизирующем нерушимую связь живого и неживого в природе. Перед зрителями предстала затейливая многовитковая ракушка. При более пристальном рассмотрении эта ракушка хитрым манером переливалась в гигантское ослиное копыто, установленное наклонно, как если бы его обладатель нёсся лихой рысью. Это позволило сопрячь его с упомянутой ракушкой, которая, в свою очередь, вписывалась в окривевшее кольцо. Самые маленькие завитки этой сложной формы были до краёв заполнены свежим навозом. Вздымающиеся и ниспадающие струи фонтана ритмично увлажняли заполненные навозом завитки.

Тинэйджеры из Эрании-Бет тут же начали демонстративно крутить носами: «Ну, и амбрэ!» — «Ну, не скажите! Струи этого фонтана — понимаете? — струи! — отнюдь не вода… А что-то вроде одеколона, или туалетной воды…» — «Вот именно — туалетной! Хорошо ещё, если из бачка!» Встал во весь рост великий художник Дов Бар-Зеэвув. Его вдохновенный, как циркулем вычерченный, лик с глубокомысленно нахмуренными бровями тут же оказался растиражирован на сверкающем экране (роль которого, как мы уже сказали, нынче играла верхняя половина Забора). Художник с элегантной небрежностью стряхнул невидимую пылинку с рукава и заговорил голосом, в котором, к удивлению эранийцев, явственно прозвучали фанфарические интонации: «Мои любимые родители, светлой памяти, учили меня быть скромным, не высовываться, не выставлять напоказ своих достоинств и умений. И это им, скажу прямо, удалось, несмотря на то, что скромность немного не согласуется с ментальностью эранийца-элитария эпохи силонокулла. Поэтому я дал возможность моему другу Минею представить гражданам нашего славного города, оказавшим мне честь своим посещением, мою новую работу, о которой я, с присущей мне скромностью, рассказывал нашей дорогой и уважаемой геверет Офелии. Вы все, поклонники моего таланта скульптора, наверняка читали это интервью, опубликованное несколько месяцев назад. Но сейчас, услышав некоторые реплики, исходящие, как мне представляется, из уст то ли незрелой молодёжи, то ли юнцов, испорченных натурализмом так называемого традиционного изобразительства, я решил всё-таки выступить. Хотя это и не в моих правилах — выступать на собственных презентациях. Моё дело на мероприятиях такого рода — принимать поздравления и подарки, в которых никогда не было недостатка, скажу без ложной скромности. Итак…» Гордость эранийского искусства грозно, но с озорными искорками в глазах, окинул взором густую толпу, заполнившую площадь перед Забором. Толпа тут же стихла. Бар-Зееэув продолжал: «Как я понял, кому-то не по нутру букет запахов моей новой работы.

Что я могу на это сказать? Во-первых, мой Фонтан Как-У-Всехного Согласия получил одобрение известных искусствоведов мирового уровня. Я мог бы зачитать вам поздравления, которые я получил от президента Международного Силонокулл-Совета мистера Бизона Хэрпанса и от известного учёного-археолога, изучающего древнюю мирмейскую культуру на территории Арцены, мистера Кулло Здоннерса, но, полагаю, это излишне. Не всем дано понять высокий стиль английского языка мистера Бизона Хэрпанса. Вот когда мы переведём это послание и адаптируем его в выражениях, доступных пониманию среднего эранийца, тогда оно будет опубликовано в газете «Silonocool-News».

«А что до не совсем привычной гаммы запахов, — после эффектной паузы продолжал великий человек, — так ведь и моё произведение исполнено в необычном жанре! Кое-кто из вас, к сожалению, оказался не готов к восприятию тончайших движений души, вдохновлённой струёй подобающей цветовой гаммы, — голос великого художника взвился до недосягаемых высот, — которые нашли выражение в моём новом шедевре.

Хочу только заметить (для тех, кто ещё не дорос до высот современного изобразительного искусства силонокулла!), что представленные здесь как формы, так и гамма запахов находятся в полном согласии с современными представлениями об унитазификации эстетики. Только удостоенные восприятия всего культурного комплекса силонокулла, только посвящённые в таинства силонокулл-гармоний, способны ощутить истинный букет запахов струй, изящно вздымающихся и ниспадающих — только посмотрите на мой Фонтан! Это не французские духи, и уж, конечно, не туалетная вода. Мне представляется, что всякие критические замечания по вопросу букета запахов, которые источает моё оригинальное творение, неуместны. Не стоит…

— Бар-Зеэвув грозно сверкнул глазами, — …лишний раз демонстрировать своё, скажем деликатно, недопонимание современного изобразительного искусства, обсуждая то, что является лишь малой частью идеи скульптуры — Фонтана Как-У-Всехного Согласия. Само название фонтана — символ грядущей сокрушительной победы новейшей струи подобающей цветовой гаммы, — снова голос Бар-Зеэвува зазвенел на пределе диапазона, — над всеми прочими, уходящими в прошлое течениями. Народ ещё скажет своё слово — и мы не сомневаемся, каково будет это слово! Вот об этом однозначно и недвусмысленно звенят вздымающиеся и ниспадающие струи моего фонтана!..» Нет нужды приводить до конца речь маститого законодателя художественной моды Арцены эпохи силонокулла — она вся была не просто выдержана в том же духе, но являлась многократным повторением одних и тех же фраз, каждый раз по-иному выстраиваемых и чуть-чуть приукрашиваемых словесными виньетками. Пока произносилась эта речь, а это заняло около двух часов, толпа заметно поредела.