Отцы - [12]

Хардекопф заворочался под одеялом. Что только не придет в голову этой женщине? И до чего круто она меняет курс! Только вчера она готова была задушить зятя, называла его негодяем, забулдыгой, наказанием господним, а сегодня — пожалуйте: социал-демократ, сберегательный ферейн, скат. Все перевернулось в одну минуту. Хардекопф никак не мог поспеть за ней.

— О господи, да ты слышишь меня?

Нечленораздельное мычание.

— Ну, стало быть, договорились, теперь повернись и спи. Спокойной ночи!

— Гм!.. Гм!..

2

Семейная жизнь Хардекопфов могла считаться благополучной: в этой семье почти никогда не ссорились, тут царили мир и согласие, ибо все определялось волей одного человека — Паулины Хардекопф. Мужчины, Иоганн Хардекопф и его сыновья, добровольно подчинялись ее тирании и ничего на этом не теряли: Паулина жила и работала только для них. С неисчерпаемой энергией и неутомимым трудолюбием отдавала она всю себя дому и семье. Она обеспечивала своих мужчин всем необходимым. Обед и ужин всегда были на столе вовремя, минута в минуту. Одежда — всегда в полном порядке. Обувь починена. Взносы в ферейн, в партию, в профессиональный союз своевременно уплачены, точно так же, как и взносы в «Гармонию» — кассу, выплачивающую пособие на похороны, — членом которой она состояла тайком от мужа. Когда муж и сыновья в субботу отдавали ей получку, она каждому выделяла деньги на карманные расходы и проезд, и каждый знал, что до конца недели он ни в чем не будет испытывать нужды.

Вся провизия закупалась в открывшемся тогда на Штейнштрассе первом кооперативном магазине. Это отнюдь не значило, однако, что фрау Хардекопф не покупала иногда украдкой кое-какие мелочи у лавочника Пинлендера. Пинлендер выдавал специальные талоны, которые можно было потом обменять на хорошенький кофейный сервиз или масленку.

Хардекопфам приходилось вставать очень рано, в половине шестого, и уже через полчаса выходить из дому, чтобы вовремя поспеть на верфи «Блом и Фосс», расположенные на противоположном берегу реки. Фрау Паулина поднималась на полчаса раньше мужчин, готовила бутерброды, кипятила кофе, наполняла жестяные фляги и насыпала мужу табак в кисет. Курение трубки было единственной роскошью, которую он себе позволял.

Проводив мужа и сыновей, фрау Хардекопф могла бы еще прилечь, но ей это и в голову не приходило. Мужчины работают, а она будет нежиться в постели? Ну, нет! Фрау Виттенбринк, ее соседка, та — любительница поваляться, спит до одури. Зато живущая на том же этаже Рюшер — бедная замученная кляча — поднимается раньше всех, разносит по квартирам свежие булочки и потом спешит в Северогерманский кредитный банк, где работает уборщицей. От этой необходимости она, Паулина Хардекопф, слава богу, избавлена, но в шесть утра, проводив мужчин, она принимается убирать, скрести, чистить горшки, мыть посуду, наводить блеск на медные кастрюли и тяжелую керосиновую лампу — богатейшая вещь! — которую старик Хардекопф и сын Людвиг украдкой сработали на верфях.

Да, у Паулины дел достаточно; она занята с раннего утра и до поздней ночи; ее день рассчитан по часам и минутам. Ровно в семь она будит своего младшего сына Фрица, худенького бледного парнишку, который ничего не унаследовал от крепкой, властной матери, он весь в отца: такой же кроткий, мечтательный, тихий. Послушанием и домовитостью Фриц напоминает девочку; мать, правда, хвалила его за примерное поведение, но такие тихони были не в ее вкусе. Ей нравились мальчики более озорные и своевольные, хотя она не решилась бы признаться в этом даже себе самой. Но когда она сталкивалась со своеволием, принимающим уродливые формы упрямства, если не того хуже, она действовала решительно, не щадя и собственной плоти и крови. Это мог подтвердить ее старший сын Эмиль. Он был удален из семьи и отдан в учение к деревенскому портному.

Бесконечно тянулся день для маленького Отто; грустно стоял он у тисков и зачищал заусенцы с чугунных болванок, вгонял заклепки в металлические диски и при этом так живо грезил порой о невозвратном прошлом, об играх в прятки и кошки-мышки, в лапту и пятнашки, что слезы выступали у него на глазах, и молоток вместо заклепки ударял по пальцам.

Его старший брат Людвиг, на редкость постоянный в своих привязанностях, тихий, флегматичный и робкий юноша, уже работал у токарного станка. Людвиг полностью примирился с тем, что весь его мир — это его рабочее место у машины. И хотя работа, требовавшая ловкости, давалась ему нелегко, он до такой степени уходил в нее, что она даже начинала ему нравиться. Вместе с братом они работали в механическом цехе, но, в противоположность Отто, который после гудка сразу же исчезал, словно надеялся раз и навсегда убежать от ненавистной работы, Людвиг обычно дожидался отца, позже них добиравшегося до проходной, так как литейный цех был расположен на отдаленном участке верфей. Неумытый, с закопченным лицом и грязными руками, перекинув через плечо пустую флягу для кофе, чуть сдвинув на левое ухо промасленную кепку, он, молодой рабочий, еще не закончивший ученичества, гордо шагал рядом со своим всеми уважаемым отцом.