Отчий сад - [89]

note 264 людей, вела светскую жизнь и, удовлетворив свой комплекс нарциссической властности, вырывалась оттуда снова в свое захолустье.

Кто первый закрыл на замок территорию их семейной близости и выбросил ключ, уже забылось, но оба понимали

— та зона стала запретной для них навсегда. Казалось, даже если каким-то чудом откроется замок и они снова вступят на интимную территорию — пол под ними, точно лифт, тут же полетит вниз — в черную шахту, у которой нет дна.

Конечно, по ее работам он догадывался, что у нее всегда был какой-нибудь «спортсмен для здоровья» и немолодой поклонник «для дела», иначе откуда появлялись бы на ее холстах и картоне обнаженные застывшие молодые мужчины, которых Николаева стилизовала под таитянок Гогена. У нее вообще было несколько нарушено половое самовосприятие, что не мешало ей испытывать отчетливый интерес к противоположному полу, но наделяло презрением к «женским слабостям» и «кухонному мировоззрению». Так, особенно Николаева не терпела его родную сестру Наталью, счастливую в браке с добродушным мужем и недавно, когда ей перевалило за сорок, родившую двух близнецов. Такая существенная родственная прибавка к двум старшим детям: Дарье — от первого неудачного брака и Артему — десятилетнему сорванцу, имеющему среди одноклассников репутацию компьютерного гения, а среди некоторых учителей ореол «ребенка индиго», — просто возмутила Николаеву.

— Только и дел у твоей сестры, что рожать, — высказалась она. — Фуй. «Деловых» мужчин Николаева не раздевала в своих работах, а наоборот, прочно запаковывала в дорогие костюмы, придавая этим «тронутым легкой сединой» джентльменам вид торжественных манекенов, каждый из которых красовался на своем фоне — кто имел за спиной зеленоватый старинный особняк, кто — вид современного города, смахивающего на Нью-Йорк или Сидней.

note 265 То, что Николаева выбрала глухомань, его не удивляло: отдав дань своим светским амбициям, она предпочитала за городом снова превращаться в Николаеву-прежнюю и на время напяливала на себя уже прохудившуюся лягушачью шкуру, которую, женив на себе Дмитрия и начав хорошо зарабатывать, сбросила, но предусмотрительно не сожгла…

Без этой оболочки она просто не могла работать: вдохновение ее, точно у актрисы, черпалось исключительно из слияния с образом отошедшего в мир иной отца-художника, который, восхищенный красотой собственной жены, ее матери, себя-то самого считал нелепым чудищем.

Правда, Николаева попыталась было объединить себя и с Ярославцевым, как бы вжиться в него, почувствовать на вкус напиток его вдохновения, но в его пространстве она быстро теряла почву под ногами — энергия его, как горный воздух, действовала на нее, человека равнины, подобно наркотику — сначала опьяняла, давала чувство полета, подъем вдохновения, но вскоре вызывала абстиненцию

— так что она едва не заболевала. И поняв, что это для нее небезопасно, Николаева сумела от наркотика отказаться: у нее была железная воля.

Во всех ее полотнах было что-то холодное, возможно, и потому, что питались они не живой энергией вдохновения, а его лицедейским суррогатом. Впрочем, и сама Николаева теплотой чувств не отличалась. Зато имела коммерческую жилку и, как ловкая маркитантка, продавала именно то, что требовалось: эпоха хомяков — как называл нынешнее время Ярославцев — инстинктивно шарахалась от всего, что могло повредить красивый хомячий лабиринт, по которому бегали проворные и запасливые животные, и вовсе не замечала того, что просто не способно было в лабиринт вместиться. Длина лабиринта роли не играла, он мог тянуться в банановую даль, перекинув один свой конец даже за океан, но ширина его всегда оставалась прежней, приспособленной под крохотное хомячье тельце.

note 266 Но что удивительно, сбагривая им свои работы, Николаева их же, своих покупателей, страстно поносила за бездуховность.

— Уже народился средний класс, которому плевать на духовное! Им хватает церкви.

— Так это и есть духовное.

— Да, — вдруг соглашалась Николаева, — и я замечала

— даже просто слушанье духовной музыки очищает душу.

— Кроме того, они связаны корнями с народным архетипом, а без него новый лес не вырастет. А старый лес уже срублен, сожжен, продан и разворован.

— А мы сейчас с тобой в каком лесу? В старом?

— Сейчас мы на мосту.

— Любишь ты говорить притчами… И не верю я во все твои вымыслы. Впрочем… — Она развела руками. И его снова позабавило несоответствие ее жеста словам.. — Иногда мне тоже кажется, что им стыдно не из-за того, что они безумно богаты, в конце концов, богатым быть лучше, чем бедным, а именно потому, что богаты о н и, предприимчивые колбасники, телевизионные марионетки, нефтяные деляги, — а бедна наука, ученые едва сводят концы с концами, бедна интеллигенция, убиты пенсионеры… Приезжаешь к ним, показываешь, куда повесить картину, а хозяин в бриллиантовых запонках ходит среди своей дворцовой мебели и в глаза тебе не смотрит. Но, между прочим, я заметила: что-то такое мелькает только у мужиков. А бабы их испытывают поросячий восторг оттого, что могут слетать в Париж за перчатками от кутюр! Всегда я ненавидела женщин! Моя трагедии именно в том, что я сама к ним принадлежу!