Отчий дом - [234]

— А-а, вот в чем дело! При жизни бабушку свою бегемотом и крокодилом называл, а как померла, так наследство пожалуйте! Я думала, что ты помириться с отцом хочешь. Так мне Лариса Петровна сказала. А оно вон что! Выходит, что и не отец, а опекун! Так, так… Не могу тебя порадовать. Какие были завещания, все насмарку пошли, недействительными сделались, а нового сестрица не успела сочинить. Да и то сказать: если бы и сделала, так для тебя ничего приятного от бабушкиной смерти не получилось бы. Как бы Наташа за поляка не вышла, ей бы все досталось, а теперь… по закону сыновьям Павлу да Григорию…

Петр злорадно расхохотался:

— Значит — половина мужикам, а половина — на революцию? Отменно устроила бабушка.

— Почему — на революцию?

— А чем же, по-твоему, занимается мой почтенный батюшка? На что употреблялись доходы с имения? Кто кормил и поил братцев-революционеров? Чем занимался мой дядюшка Дмитрий? Не охотился он вместе с жидами на императора Александра III? Благодетели человечества! Потомственные столбовые дворяне! Опора трона! Мы за царя и отечество кровь проливаем, а они нашим поражениям радуются вместе с жидами… С такими надо «по закону», только другому: есть такой! Государственной опекой над имуществом называется… И давно бы следовало с Никудышевкой поступить именно по этому закону…

— Ну, счастливо оставаться, Петр Павлович, — сказала тетя Маша и, сделавши поклон, пошла к выходной двери…

Григорий Николаевич все это слышал из своей комнаты, но терпеливо просидел в молчании.

— Григорий Николаевич! Мне нужны лошади. Я должен ехать на фронт. Хотя вы тоже войну осуждаете, но я человек долга.

— Попросите у отца!

— У вас есть лошадь? Мне только до первой почтовой станции, а там…

— Пожалуй, до станции отвезу…

— Пожалуйста. И поскорее! — тоном приказания сказал Петр.

Григорий повиновался, и спустя полчаса они трусили на розвальнях по направлению к Собакину, оба в упорном молчании, чувствуя непримиримую враждебность друг к другу…

Рухнула последняя скрепа отчего дома — бабушка, и как-то все вдруг стало в нем расползаться по швам.

День был туманный, мглистый и, когда проезжали мимо, барская усадьба в уборе мохнатого инея и в осевших на землю туманах казалась воздушным призраком зимних сказок…

IX

Говорят, что самая главная победа дьявола заключалась в том, что люди перестали в него верить…

Главная победа революции заключалась в том, что русские цари перестали в нее верить.

Александр II верил в возможность революции и потому отвратил ее удар своевременным освобождением народа от крепостного рабства.

Александр III был уверен, что с разгромом народовольцев революция стала невозможна.

До XX столетия и Николай II не верил в возможность революции, в чем ему усердно помогали слепые советники, сановные льстецы и корыстные придворные авантюристы. Революция уже созревала, а они не видели и в нее не верили… Царя убедили, что революцию стараются сделать жиды да «беспочвенные мечтатели» из интеллигенции, но сделать ее они не могут, потому что многомиллионный русский народ никаких свобод не желает, крепко верит в царя и Бога и потому за этими внутренними врагами никогда не пойдет; сама же по себе эта горсточка врагов бессильна и вредна лишь для государственного спокойствия и опасна для жизни не только верных царских слуг, но и для самого государя… Но эта опасность — дело поправимое: имеется Охранное отделение и Отдельный корпус жандармов. Правда, аппарат этот стоит народу больших денег, но зато дает возможность производить политическую дезинфекцию. В начале XX столетия появились даже в этой области свои изобретатели — Зубатов и Азеф. Первый изобрел нечто вроде «антисоциал-демократической сыворотки», очищающей рабочее движение от социализма и укрепляющей в верноподданничестве, а второй, Азеф, изобрел нечто вроде «антиэсеровской прививки», дающей изобличающую реакцию на террор…

Весьма скоро, однако, правительству пришлось убедиться, что первое изобретение приносит больше вреда, чем пользы: «зубатовщина» привела к воинственным забастовкам на собственных казенных предприятиях и завершилась Гапоном, а второе изобретение малодейственно, ибо не помешало террористам убить сперва министра Плеве, а потом великого князя Сергея Александровича.

Тогда правительство еще и не подозревало, что охранный изобретатель Азеф был палкой о двух концах.

Смертные приговоры выносились в Париже. Прокурорами были оскорбленные и униженные евреи: Гоц, Гершуни, Азеф. Победоносцев, Плеве и великий князь Сергей Александрович были вдохновителями той внутренней политики, которая называлась черносотенной и тормозила все реформы, направленные к свободе и равноправию племен и народов, населяющих Российскую империю, к чему устремлялись помыслы и старания всех русских передовых людей…

Гершуни в свое время устраивал покушение на Победоносцева, но оно не удалось[606]. Азеф помог убить и Плеве, и великого князя, пользуясь жертвенным энтузиазмом молодых людей: Савинкова, Сазонова[607], Покотилова, Каляева и других.

Взрыв бомбы, разорвавшей в куски великого князя Сергея Александровича, прозвучал новым предостережением близкой революции.